Год назад мы были тут весной. По местным меркам - ранней весной. У подножья скал и в каменных ложбинах лежал снег и мох на болотах был блекло-зелёного цвета с рыжими подпалинами. Везде, во всех углублениях сверкала и отливала чернью вода. Алым горела на кочках прошлогодняя брусника. Погода тогда нас тоже не радовала, все десять дней на скалах висел дождь и туман.

Теперь - это лето. Местная природа не меняется кардинально с временами года. Зима и лето - вот яркие смены времен года. Весна, осень и лето - это как в доме генеральная уборка или косметический ремонт. Смахнули пыль, чуть обновили краски и новый сезон. Ели и сосны стали насыщенно зелеными, мох на болотах и скалах избавился от рыжего и блестит однотонным изумрудным покрывалом. Черная, прелая хвоя на скалах выметена ветрами и прикрыта свежей невысокой травой. Черные болотные окна воды высохли и исчезли. И даже воздух без тумана и вечно висящей мороси будто стал прозрачнее, как в чисто убранном доме.

Вот мы снова здесь. Под ногами хрустит матрас из упавшей колючей проволоки, нещадно уничтожая сапоги и брюки. Изделие рейнских заводов до сих пор на своем посту и, как старый беззубый пес пытается укусить обломанными клыками. Лабиринты траншей, волчьих ям и блиндажей опоясаны спиралью "Бруно" и МЗП.

Тишина. Здесь почему-то всегда тихо. Даже местные, смеясь, говорят, что здесь все в одном экземпляре. Здесь живет один старый медведь, одна росомаха и один ворон. Как часовые, охраняя поле боя по флангам, они разместились на старой передовой.

Обходя высоту, составляя себе в голове схему обороны, я не имел какой-то конкретной цели, просто решил обойти по кругу все. Скала крутит, водит теми путями, которые нравятся ей. Нельзя даже с навигатором выстроить прямой маршрут. Какие-то абсолютно одинаковые чахлые, заболоченные перелески, линии траншей и болотца. Постоянные подъемы, спуски, и ты оказываешься совсем не там, куда шел. А отсутствие солнца и ярких ориентиров не дают шансов даже местному егерю, который, как-то раз заблудившись, ночевал в лисьей норе.

Выйдя с очередного болота, я увидел знакомое поваленное дерево и понял, что вышел я на то место, где в прошлом году я встретил солдата. Да я верю, что мы их не находим, а встречаем. Ведь мы их встречаем на своем жизненном пути, это же люди. Пусть в этой реальности их нет, но их тела здесь, а души может где-то рядом.

Сидя на поваленном дереве, я закурил. Дым в преддверии дождя стелился по земле, как дымовая завеса. Как живой, цеплялся за ржавые шипы колючей проволоки и рвался.

-Вернулись? - он стоял рядом с воронкой, в которой погиб.

-Вернулись. А ты как здесь? Тебя же похоронили в прошлом году.

-Похоронили то, что ты нашел, - он грустно усмехнулся и сел на пень.

-Но ведь душа твоя должна упокоиться, и ты должен быть далеко? - недоумевал я.

-А кто сказал, что она была до этого не упокоена? С чего ты решил, что Вы, живые, можете ее упокоить? - хитро прищурившись смотрел на меня.

-Я не задумывался над этим, - тихо ответил я.

-Душе дать покой может только тот, кто ее создал, - вот и весь короткий ответ.

-Я понял или постараюсь понять, - сказал я.

-Молодых привезли? Правильно это. Все это для вас, для живых. Было еще для тех, кто нас ждал, кто ночами не спал, мучаясь в неведении и неизвестности, но их уже в живых давно нет. Сейчас для тех, кто помнит, а больше для тех, кто забыл, - он смотрел вдаль, туда, где за сотни километров шумели города.

-Ты все увидеть хочешь, что здесь было. И они, молодые, должны увидеть. Только Вы все пытаетесь глазами увидеть, а надо сердцем и душой смотреть, тогда увидите. А тот, кто души создал, он еще решает, когда нам Вам на помощь прийти, а если не спасти, тогда и душа в утиль навсегда. За чем она, раз она бракованная? - он опять усмехнулся и ушел в скалы, как тогда, год назад. Чуть-чуть сутулясь, шелестя полами шинели и сверкая черенком алюминиевой ложки, засунутой за обмотку солдатского ботинка.

А мы увидели. Я верю увидели все. Увидели, как до последнего в хлипких траншеях у подножья горы лупил парящий пробитым кожухом «Максим». Как ползком в стеклянных флягах и котелках бойцы Загов Г. и Дадаш тащили к нему болотную воду и падали, сраженные очередями. Как пулемет исчез в огненном всполохе разрыва и грохотом покореженного метала осыпался на скалы. Как упал на дно траншеи с оторванными снарядным разрывом ногами солдат, как сползший от следующего разрыва валун накрыл его тело. Как навзничь падали и погружались в болото бойцы и командиры наступающих цепей. Как трассера грызли стволы вековых сосен, пытаясь добраться своим жалом до прячущегося в корнях солдата и добирались. Мы видели, как на соседнюю высотку бежала густая цепь и между скал билось "Аааааааааа", подхваченное сотней глоток. Видели, как пронзенные пулями они обнимали колючую проволоку и висли на ней уже бесчувственными мешками. А по их телам, как по мосту, карабкались через проволоку живые. Видели, как они ворвались в немецкую траншею и как началась рукопашная.

Видели, как падали сраженные нашими штыками немцы и финны. Видели, как они бежали, отстреливаясь, во вторую линию траншей, и что многие не добежали. Видели, как швырнув в траншею гранату, оскалив в крике рот, одним из первых в нее ворвался ефрейтор 85 морской стрелковой бригады Никулин Николай Николаевич и упал сраженный пулей. Видели, как погибали окруженные, отрезанные от своих, немногие выжившие наши бойцы. Мы видели, как их тела еще долго красными брызгами разлетались от шальных разрывов по нейтральной полосе перед колючкой. Слышали мокрое чваканье пуль, вонзавшихся в мертвую разлагающуюся плоть. Чувствовали тяжелый запах тлена над передовой. И просыпались ночью, слыша шелест мертвых рук, качающихся от ветра на колючей проволоке. Мы видели, как хохочут в теплых натопленных блиндажах их убийцы, закусывая сухое Мозельское вино датскими сардинами, голландской селедкой и португальской треской. Видели и не забыли, кто снаряжал убийц на преступление, кто кормил их и одевал.

Мы видели, как потом через год после этого боя, встала стена разрывов, накрыв высоту. Как заволокло гарью небо. Чувствовали, как дрожала земля от разрывов тяжелых снарядов и эРэСов. Видели, как лавиной наша пехота втекла на склоны и как трупами убийц наполнились траншеи. Видели, как они бежали, бросая технику, оружие и снаряжение. Видели, как оглядывались они со страхом в расширенных глазах на заросшие соснами скалы. Мы слышали, как враз рухнула на скалы тишина, и лишь ветер бренчал ржавыми касками на березовых крестах и шевелил разноцветные волосы на оскаленных черепах немцев, финнов, норвежцев, датчан, голландцев и шведов с серебряными молниями на истлевших черных петлицах

Видели и они, шагнувшие за порог, видели, может быть стоя рядом с девчонками, что на тринадцати метрах раскопа собирали по косточке разорванное чье-то родное тело, видели их живые глаза, наполненные таким взрослым пониманием и ответственностью, видели в этих, почти детских, глазах жизнь. Не алчность, не равнодушие, не пустоту лжи и лицемерия, а жизнь. Видели и, наверное, радовались этой молодой жизни. А на прощание мы услышали:

-Возвращайтесь. Мы ждем.

И шелест тихих шагов.