Сегодня: Четверг 25 Апрель 2024 г.

СССР правда глазами 18-и летнего

17 Апрель 2021 г.
Читая сейчас в сети рассуждения 20-30-летних о жизни в СССР, мне становится смешно, от того, что одни были совсем неразумными детьми, когда не стало этой страны, а другие и не родились вовсе. Я родился и вырос в СССР, я пошел в армию, когда не стало этой страны, мне было 18 лет. Я не могу рассуждать глубоко о экономике и политике в этой стране, но я могу рассказать правду о детстве и юности в СССР.

Мой отец был офицером Советской армии, и мы много переезжали, я сменил 7 гарнизонов и видел почти всю страну. Что у меня было? У меня было все, что мне было необходимо. Я, как и все, ходил в школу в одинаковой достаточно удобной школьной форме, и никто не выпендривался какими-то крутыми шмотками. Я бегал почти до снега в простых резиновых кедах, и в таких же или почти таких же кедах бегали все мои сверстники. Хотелось ли мне выделиться, из как сейчас принято говорить "стада"? Безусловно, и я придумывал какие-то походы, экспедиции или сбор металлолома и озвучивал это на классных часах, кто-то озвучивал еще какие-то движухи, и мы их проводили, и я старался быть в них первым, это и была моя попытка выделиться. Я в первых рядах записывался во всевозможные бесплатные кружки и секции и упирался рогом, чтобы там чего-то достичь, у нас была в этих вопросах дикая конкуренция. Если у кого-то из моих друзей появлялась какая-то крутая фирменная вещь из-за бугра, мы искренне за него радовались и носили ее по очереди на танцы или просто по улице. Самые святые люди для нас были старики, потому что, почти все из них были ветераны войны или видели ту войну, и мы за несколько километров ходили к ним домой, чтобы помочь им по хозяйству. Если честно, им и помощь наша тогда была не нужна, они были еще достаточно крепкие пожилые люди. Но они с улыбкой принимали наши потуги, а мы с открытыми ртами слушали их рассказы о войне, жизни и смерти. И бережно передавали друг другу, сидя за столом с душистым чаем и вареньем, пожелтевшие письма, похоронки, фотографии, потемневшие медали и ордена. Оболганная и оплеванная сейчас Пионерия нам помогала, чтобы эти встречи были постоянными. Эта самая Пионерия учила нас с детства к ответственности и за себя, когда ты был рядовым пионером, а потом за других, когда тебя выбирали или звеньевым, или командиром пионерского отряда. Мы учились жить в коллективе и отвечать перед товарищами, а как итог перед теми стариками, что прошли войну. И когда тебя за какую-то провинность не брали с собой в тимуровский поход к ветерану, тебе было до ужаса стыдно, что без тебя помогут заслуженному человеку. Колбаса? Я помню, что она была и ее было столько, что, забежав на пять минут к любому из своих товарищей, ты абсолютно бесплатно получал здоровый кусок вкуснейшего батона, а на нем была или колбаса, или сыр, или просто масло с сахаром, но мы не смотрели, что там положено, потому что надо было бежать и что-то делать. Я просыпался утром и слушал по радио не о том, где, сколько, кого убили, изнасиловали, а включал Пионерскую зорьку и слышал в каком из концов огромной страны мои сверстники что-то свершили важное. Помогли хлеборобам, рабочим, ветеранам, и я бегом несся в школу, чтобы догнать и перегнать.

Мы переезжали к новому месту службы отца в Германскую Демократическую Республику и мне было страшно, потому что я представлял, что каждый встреченный мною на улице пожилой человек - фашист. Я видел мощь страны, пересекая блокпост «Буг» в Бресте. Вежливые пограничники в парадной форме, а этим пацанам было по 18-19 лет, контрольно-следовая полоса, доты, система охраны. А на Польской стороне - одинокий столб и неопрятный пограничник, украдкой торгующий в вагоне полиэтиленовыми пакетами "Монтана" и жевательной резинкой, вызвал сначала шок, а потом волну гордости за свою страну. А когда отец встретил нас на вокзале в Берлине в форме подполковника ВВС СССР, и все немцы вежливо перед нами расступались, гордости моей не было предела. Я гордился свои отцом, своей страной и где-то немного собой, тем, что я, хоть и маленький, но гражданин великой страны.

Потом был комсомол, в его закате горбачевской перестройки и меня раздражали пустые слова о гласности и плюрализме, какие-то штампы об углублении и расширении. Но были дела, которые мы делали сами. Сами организовывали вечера, чаепития, танцы, встречи с офицерами, приехавшими из Афганистана. И глядя на ордена "Красной Звезды", медали "За Отвагу", " За боевые заслуги", такие же, совсем как те у стариков, дух захватывало от желания быть такими же, как они, а они, понимая что-то большее, чем мы, смущались и невзначай прикрывали медали руками.

Нас всех тогда абсолютно не интересовало, как живут в Европе и США, мы знали, что нам надо что-то делать, чтобы мы жили лучше. Когда на нашу страну прямо внутри страны полились реки дерьма, оправдываемые гласностью, я, как и все молодые люди, бросился читать все без разбора. И как-то придя домой к своей бабушке, военврачу, прошедшей от Вязьмы 41-го до Берлина 45-го, бабушке, чей отец и мой прадед были безвинно осуждены в том же 41-м году, как враги народа, и, решив блеснуть эрудицией, заявил о том, что Сталин - кровавый палач, услышал от нее такое неожиданное и такое военное: "МОЛЧАТЬ!", и уже мягче: "Сопляк!". А потом она, наверное, первый раз долго рассказывала мне о войне, о своих погибших товарищах, об оставленных на поле боя, о послевоенных тяжелых годах. И о том, как с именем и под руководством Сталина они все это пережили и вынесли. И эта оценка Сталина стала для меня единственной и неоспоримой. Оценка дочери репрессированного и солдата страны. Что может быть объективнее? Кроме того, что освобожденный мой прадед первым, чего стал добиваться, это восстановления в партии, а освободили его еще при жизни Сталина.

Мне было комфортно расти в СССР, я был частичкой чего-то огромного, важного и живого, и это чувство рухнуло с момента, как СССР не стало. Оно робко стало возвращаться может лет пять как. Но это чувство мне дает только то, что я вижу больше молодых, готовых, как я когда-то, мечтать, делать и отвечать за свои поступки. Рассуждать о любом серьезном деле можно только, если ты сам его сделал, испытал либо, если сам услышал мнение человека и желательно, чтобы быть объективным, не одного человека, испытавшего и сделавшего. А черпать позицию из болтовни сопляков, блогеров, пусть и с миллионом подписчиков, по-моему, это минимум глупо, а вообще для себя так, наверное, и стыдно.

Сергей Мачинский


СССР правда глазами 18-и летнего

17 Апрель 2021 г.
Читая сейчас в сети рассуждения 20-30-летних о жизни в СССР, мне становится смешно, от того, что одни были совсем неразумными детьми, когда не стало этой страны, а другие и не родились вовсе. Я родился и вырос в СССР, я пошел в армию, когда не стало этой страны, мне было 18 лет. Я не могу рассуждать глубоко о экономике и политике в этой стране, но я могу рассказать правду о детстве и юности в СССР.

Мой отец был офицером Советской армии, и мы много переезжали, я сменил 7 гарнизонов и видел почти всю страну. Что у меня было? У меня было все, что мне было необходимо. Я, как и все, ходил в школу в одинаковой достаточно удобной школьной форме, и никто не выпендривался какими-то крутыми шмотками. Я бегал почти до снега в простых резиновых кедах, и в таких же или почти таких же кедах бегали все мои сверстники. Хотелось ли мне выделиться, из как сейчас принято говорить "стада"? Безусловно, и я придумывал какие-то походы, экспедиции или сбор металлолома и озвучивал это на классных часах, кто-то озвучивал еще какие-то движухи, и мы их проводили, и я старался быть в них первым, это и была моя попытка выделиться. Я в первых рядах записывался во всевозможные бесплатные кружки и секции и упирался рогом, чтобы там чего-то достичь, у нас была в этих вопросах дикая конкуренция. Если у кого-то из моих друзей появлялась какая-то крутая фирменная вещь из-за бугра, мы искренне за него радовались и носили ее по очереди на танцы или просто по улице. Самые святые люди для нас были старики, потому что, почти все из них были ветераны войны или видели ту войну, и мы за несколько километров ходили к ним домой, чтобы помочь им по хозяйству. Если честно, им и помощь наша тогда была не нужна, они были еще достаточно крепкие пожилые люди. Но они с улыбкой принимали наши потуги, а мы с открытыми ртами слушали их рассказы о войне, жизни и смерти. И бережно передавали друг другу, сидя за столом с душистым чаем и вареньем, пожелтевшие письма, похоронки, фотографии, потемневшие медали и ордена. Оболганная и оплеванная сейчас Пионерия нам помогала, чтобы эти встречи были постоянными. Эта самая Пионерия учила нас с детства к ответственности и за себя, когда ты был рядовым пионером, а потом за других, когда тебя выбирали или звеньевым, или командиром пионерского отряда. Мы учились жить в коллективе и отвечать перед товарищами, а как итог перед теми стариками, что прошли войну. И когда тебя за какую-то провинность не брали с собой в тимуровский поход к ветерану, тебе было до ужаса стыдно, что без тебя помогут заслуженному человеку. Колбаса? Я помню, что она была и ее было столько, что, забежав на пять минут к любому из своих товарищей, ты абсолютно бесплатно получал здоровый кусок вкуснейшего батона, а на нем была или колбаса, или сыр, или просто масло с сахаром, но мы не смотрели, что там положено, потому что надо было бежать и что-то делать. Я просыпался утром и слушал по радио не о том, где, сколько, кого убили, изнасиловали, а включал Пионерскую зорьку и слышал в каком из концов огромной страны мои сверстники что-то свершили важное. Помогли хлеборобам, рабочим, ветеранам, и я бегом несся в школу, чтобы догнать и перегнать.

Мы переезжали к новому месту службы отца в Германскую Демократическую Республику и мне было страшно, потому что я представлял, что каждый встреченный мною на улице пожилой человек - фашист. Я видел мощь страны, пересекая блокпост «Буг» в Бресте. Вежливые пограничники в парадной форме, а этим пацанам было по 18-19 лет, контрольно-следовая полоса, доты, система охраны. А на Польской стороне - одинокий столб и неопрятный пограничник, украдкой торгующий в вагоне полиэтиленовыми пакетами "Монтана" и жевательной резинкой, вызвал сначала шок, а потом волну гордости за свою страну. А когда отец встретил нас на вокзале в Берлине в форме подполковника ВВС СССР, и все немцы вежливо перед нами расступались, гордости моей не было предела. Я гордился свои отцом, своей страной и где-то немного собой, тем, что я, хоть и маленький, но гражданин великой страны.

Потом был комсомол, в его закате горбачевской перестройки и меня раздражали пустые слова о гласности и плюрализме, какие-то штампы об углублении и расширении. Но были дела, которые мы делали сами. Сами организовывали вечера, чаепития, танцы, встречи с офицерами, приехавшими из Афганистана. И глядя на ордена "Красной Звезды", медали "За Отвагу", " За боевые заслуги", такие же, совсем как те у стариков, дух захватывало от желания быть такими же, как они, а они, понимая что-то большее, чем мы, смущались и невзначай прикрывали медали руками.

Нас всех тогда абсолютно не интересовало, как живут в Европе и США, мы знали, что нам надо что-то делать, чтобы мы жили лучше. Когда на нашу страну прямо внутри страны полились реки дерьма, оправдываемые гласностью, я, как и все молодые люди, бросился читать все без разбора. И как-то придя домой к своей бабушке, военврачу, прошедшей от Вязьмы 41-го до Берлина 45-го, бабушке, чей отец и мой прадед были безвинно осуждены в том же 41-м году, как враги народа, и, решив блеснуть эрудицией, заявил о том, что Сталин - кровавый палач, услышал от нее такое неожиданное и такое военное: "МОЛЧАТЬ!", и уже мягче: "Сопляк!". А потом она, наверное, первый раз долго рассказывала мне о войне, о своих погибших товарищах, об оставленных на поле боя, о послевоенных тяжелых годах. И о том, как с именем и под руководством Сталина они все это пережили и вынесли. И эта оценка Сталина стала для меня единственной и неоспоримой. Оценка дочери репрессированного и солдата страны. Что может быть объективнее? Кроме того, что освобожденный мой прадед первым, чего стал добиваться, это восстановления в партии, а освободили его еще при жизни Сталина.

Мне было комфортно расти в СССР, я был частичкой чего-то огромного, важного и живого, и это чувство рухнуло с момента, как СССР не стало. Оно робко стало возвращаться может лет пять как. Но это чувство мне дает только то, что я вижу больше молодых, готовых, как я когда-то, мечтать, делать и отвечать за свои поступки. Рассуждать о любом серьезном деле можно только, если ты сам его сделал, испытал либо, если сам услышал мнение человека и желательно, чтобы быть объективным, не одного человека, испытавшего и сделавшего. А черпать позицию из болтовни сопляков, блогеров, пусть и с миллионом подписчиков, по-моему, это минимум глупо, а вообще для себя так, наверное, и стыдно.

Сергей Мачинский