Сегодня: Четверг 28 Март 2024 г.

Шаги. Рядом

25 Апрель 2021 г.
Зимнее солнце ярче летнего, потому что желание. Потому что оно восходит позже, огненным шаром как будто выскакивает из темноты, мгновенно разгоняя её. Оно ослепляет, отражаясь от снежной белизны искрящегося мириадами неизвестных цветов снега. Снег белыми сияющими чистотой барханами оживает и ветер, швыряющий снежные вихри на солнце, рождает неповторимую красоту и игру света. Лес, как живой, будто просыпается и потягивается заснеженными ветвями елей и сосен, стряхивает с них иней и целые охапки нависшего снега. А березы, осины, липы, клены, дубы и ясени спят, укрывшись снегом до весны.

Вездеход, недовольно урча и кашляя застывшим мотором, нехотя переваливается по заснеженной просеке. Скрипит продавливаемым широкими колесами снегом. Поднимая вихри снежной пыли, он тоже просыпается, нагревая мотор, и все бодрее бежит, оставляя на снежной целине две полосы колесного следа. Две чуть виляющие прямые параллельные линии, убегающие куда-то вдаль. В кузове поднятые ветром танцуют в причудливом танце, вспыхивая на солнце, снежинки, мы сидим, прижавшись друг к другу, и завороженно смотрим на это буйство красок и жизни. Молчим. Мысли где-то далеко, а может рядом. Как две параллельные полосы следа, они никогда не встретятся и не пересекутся.

Мощное широкое колесо современного вездехода скрипнуло и провалилось, ломая старое бревно гати, черное пятно проступившей воды поставило то ли жирную точку, то ли замысловатую запятую в тихом течении мыслей.

Прогревшийся двигатель буркнул и в его ровном рычании послышался новый, какой-то надсадно кашляющий звук. Рев уставшего, надрывающегося мотора. Черные колеи разбитой, забрызганной болотной водой гати. Узкие, не предназначенные для езды по бездорожью колеса с лысым протектором елозят по обледеневшим бревнам. Некогда белое покрывало снега на болоте избито кляксами воронок, наполненных черной торфяной водой. Расхристанный кузов измученного грузовика белеет свежими щепками сколов от пуль и осколков. Крылья и капот, как битая молью, старая солдатская шинель покрыты ржавыми заплатками. В кузове обмотанные такими же грязными, такими же некогда белыми, как окружающий снег бинтами, люди. А другие, пока еще целые, пока еще на своих ногах с уханьем качают провалившийся в болотную полынью грузовик. «Уууу-ух, ааааа-х, уууу-ух». Красные, обмороженные руки прилипают к обмерзающим, забрызганным черной водой бортам. В раскачку ревет надрывающийся мотор. «Ууууу-ух», - кто-то поскальзывается и падает на покрытые толстым слоем льда проломленные бревна. Солнце равнодушно, холодно смотрит горящим глазом на муравьиные потуги усталых людей. Раненые тревожно смотрят в голубеющую даль. Видимость миллион на миллион. Они даже стонать боятся, до крови закусив белые от боли губы.

Вездеход, качнувшись, остановился. Вихрь блестящих снежинок медленно оседает на пол кузова и инструмент. Скрипнул отрывающийся борт. Сверкающая нетронутой белизной болотная гать утыкана зелеными колпачками сосен. Крепкий, теплый арктический сапог проваливается глубоко в снег, рисуя цепочку следов к огромной воронке.

Скрип снега, разбитый, с самодельными латками солдатский ботинок скользит обледеневшей подошвой по бревнам. «Тук, тук, тук», - подобно деревянной колодке замерзшая резиновая подошва стучит по дереву. Черные, укутанные газетой и мхом солдатские пальцы, словно умирающий червь постоянно извиваются в башмаке, крутятся в стылой коже, чтобы согреться. Рев мотора застрявшего грузовика, уханье раскачивающих его людей, туканье солдатских башмаков, все это уходит на второй план, когда в солнечной голубизне неба рождается тонкий звон самолетных движков. А на сверкающем диске солнца появляются черные галки приближающихся самолетов.

Визг режущей полуметровый лед пилы, брызги ледяной стружки. Вода, попадая на непромокаемый комбинезон, тут же замерзает, оставляя на поверхности бриллиантовые капли. Огромным алым цветком полыхает жаркий сосновый костер, и, когда ты подходишь к нему, капли, растаяв, как будто расколдованные, вздрагивают и продолжают свой путь вниз, к земле.

Визг, вой пикирующего самолета, огромными черными каплями к земле устремляются бомбы. Рисуя хаотичные пунктиры следов, от грузовика черными мелкими брызгами разбегаются люди, те, кто может бежать. В сияющей на солнце застекленной кабине самолета укутанный в меховой с электроподогревом комбинезон, пахнущий шоколадом и одеколоном немецкий пилот, ухмыляясь, щелкает клавишей сброса и тянет, краснея от приятной тяжести послушной машины, штурвал на себя, уходя с разворотом на солнце и домой в теплую избу аэродрома. А внизу, в обледеневшем замерзшем кузове заглохшего, оставленного водителем грузовика несколько пар глаз провожают к земле черную точку металла, точку, после которой для них не будет запятых. Кто-то облегченно вздохнул, осознав, что отмучался, и, распахнув пошире глаза, вобрал в них всю синеющую глубину зимнего неба.

«Ууууль», -с облегчением вздохнув, болото выплюнуло серого цвета кусок металла, стабилизатор немецкой полутонной бомбы. Ловко поймал его теплыми, непромокаемыми перчатками и тут же приморозило его рукам. Несколько килограмм смерти, когда-то с воем рассекающие воздух, и человеческие тела с шелестом легли на белый снег.

А вечером, сидя в охотничьем домике у весело трещащей печки, я смотрел на холодные яркие звезды в заиндевевшем окне и думал. Один ли я их такими вижу? Или где-то параллельно, прижавшись к промерзшей до каменного блеска стенке неглубокого окопа, подняв воротник тонкой шинели, обняв заиндевевшую винтовку, засунув в рукава красные обмороженные руки, выплевывая облака пара изо рта, сидит солдат. Тот, что видел, как черная точка бомбы стала облаком взрыва, расщепив на атомы его товарищей. Тот, кто плюхнувшись в снег, в последнюю секунду поднял над срезом сугроба глаза, поймал их взгляды из-за облепленных льдом зеленых бортов грузовика, за секунду до взрыва. Взгляды тех, кто уже все знал и все понимал.

Кутаясь в теплый свитер и дыша горячим паром над кружкой крепкого чая, я думал. А смог бы я вот так день изо дня засыпать в промерзшем окопе? Тукать промерзшими обледеневшими ботинками по разбитым дорогам. Переть на себе десятки килограмм снаряжения, по пояс проваливаясь в снег. Выносить изможденных, раненых товарищей: день, два, три, десять, месяц, год, годы. Ради того, чтобы жил кто-то после меня. Чтобы этот кто-то потом голый плясал гопака на моей могиле. Чтобы этот кто-то, кому подарили жизнь, забыл и ненавидел язык, на котором я говорил. Чтобы этот кто-то возлагал цветы на могилы моих убийц, а обо мне не хотел знать ничего. Я думал и не находил ответа. Я знаю точно только одно. Что будь у них наше послезнание и выбор, они бы все это все равно прошли, потому что они были лучше.

Потому что они верили и верят, что может следующие будут такими как они. Я знаю, они где-то рядом. Я чувствую их шаги, «тук, тук, тук», - стучат промерзшие солдатские ботинки по разбитым бревнам болотной гати. «Тук, тук, тук», - стучат прямо в голове, прямо в груди, где сердце или душа? А наверху горят холодные звезды и все чаще ловишь на себе взгляд из-под грязных бинтов, в котором собралась вся синева неба, взгляд за секунду до...

Сергей Мачинский


Шаги. Рядом

25 Апрель 2021 г.
Зимнее солнце ярче летнего, потому что желание. Потому что оно восходит позже, огненным шаром как будто выскакивает из темноты, мгновенно разгоняя её. Оно ослепляет, отражаясь от снежной белизны искрящегося мириадами неизвестных цветов снега. Снег белыми сияющими чистотой барханами оживает и ветер, швыряющий снежные вихри на солнце, рождает неповторимую красоту и игру света. Лес, как живой, будто просыпается и потягивается заснеженными ветвями елей и сосен, стряхивает с них иней и целые охапки нависшего снега. А березы, осины, липы, клены, дубы и ясени спят, укрывшись снегом до весны.

Вездеход, недовольно урча и кашляя застывшим мотором, нехотя переваливается по заснеженной просеке. Скрипит продавливаемым широкими колесами снегом. Поднимая вихри снежной пыли, он тоже просыпается, нагревая мотор, и все бодрее бежит, оставляя на снежной целине две полосы колесного следа. Две чуть виляющие прямые параллельные линии, убегающие куда-то вдаль. В кузове поднятые ветром танцуют в причудливом танце, вспыхивая на солнце, снежинки, мы сидим, прижавшись друг к другу, и завороженно смотрим на это буйство красок и жизни. Молчим. Мысли где-то далеко, а может рядом. Как две параллельные полосы следа, они никогда не встретятся и не пересекутся.

Мощное широкое колесо современного вездехода скрипнуло и провалилось, ломая старое бревно гати, черное пятно проступившей воды поставило то ли жирную точку, то ли замысловатую запятую в тихом течении мыслей.

Прогревшийся двигатель буркнул и в его ровном рычании послышался новый, какой-то надсадно кашляющий звук. Рев уставшего, надрывающегося мотора. Черные колеи разбитой, забрызганной болотной водой гати. Узкие, не предназначенные для езды по бездорожью колеса с лысым протектором елозят по обледеневшим бревнам. Некогда белое покрывало снега на болоте избито кляксами воронок, наполненных черной торфяной водой. Расхристанный кузов измученного грузовика белеет свежими щепками сколов от пуль и осколков. Крылья и капот, как битая молью, старая солдатская шинель покрыты ржавыми заплатками. В кузове обмотанные такими же грязными, такими же некогда белыми, как окружающий снег бинтами, люди. А другие, пока еще целые, пока еще на своих ногах с уханьем качают провалившийся в болотную полынью грузовик. «Уууу-ух, ааааа-х, уууу-ух». Красные, обмороженные руки прилипают к обмерзающим, забрызганным черной водой бортам. В раскачку ревет надрывающийся мотор. «Ууууу-ух», - кто-то поскальзывается и падает на покрытые толстым слоем льда проломленные бревна. Солнце равнодушно, холодно смотрит горящим глазом на муравьиные потуги усталых людей. Раненые тревожно смотрят в голубеющую даль. Видимость миллион на миллион. Они даже стонать боятся, до крови закусив белые от боли губы.

Вездеход, качнувшись, остановился. Вихрь блестящих снежинок медленно оседает на пол кузова и инструмент. Скрипнул отрывающийся борт. Сверкающая нетронутой белизной болотная гать утыкана зелеными колпачками сосен. Крепкий, теплый арктический сапог проваливается глубоко в снег, рисуя цепочку следов к огромной воронке.

Скрип снега, разбитый, с самодельными латками солдатский ботинок скользит обледеневшей подошвой по бревнам. «Тук, тук, тук», - подобно деревянной колодке замерзшая резиновая подошва стучит по дереву. Черные, укутанные газетой и мхом солдатские пальцы, словно умирающий червь постоянно извиваются в башмаке, крутятся в стылой коже, чтобы согреться. Рев мотора застрявшего грузовика, уханье раскачивающих его людей, туканье солдатских башмаков, все это уходит на второй план, когда в солнечной голубизне неба рождается тонкий звон самолетных движков. А на сверкающем диске солнца появляются черные галки приближающихся самолетов.

Визг режущей полуметровый лед пилы, брызги ледяной стружки. Вода, попадая на непромокаемый комбинезон, тут же замерзает, оставляя на поверхности бриллиантовые капли. Огромным алым цветком полыхает жаркий сосновый костер, и, когда ты подходишь к нему, капли, растаяв, как будто расколдованные, вздрагивают и продолжают свой путь вниз, к земле.

Визг, вой пикирующего самолета, огромными черными каплями к земле устремляются бомбы. Рисуя хаотичные пунктиры следов, от грузовика черными мелкими брызгами разбегаются люди, те, кто может бежать. В сияющей на солнце застекленной кабине самолета укутанный в меховой с электроподогревом комбинезон, пахнущий шоколадом и одеколоном немецкий пилот, ухмыляясь, щелкает клавишей сброса и тянет, краснея от приятной тяжести послушной машины, штурвал на себя, уходя с разворотом на солнце и домой в теплую избу аэродрома. А внизу, в обледеневшем замерзшем кузове заглохшего, оставленного водителем грузовика несколько пар глаз провожают к земле черную точку металла, точку, после которой для них не будет запятых. Кто-то облегченно вздохнул, осознав, что отмучался, и, распахнув пошире глаза, вобрал в них всю синеющую глубину зимнего неба.

«Ууууль», -с облегчением вздохнув, болото выплюнуло серого цвета кусок металла, стабилизатор немецкой полутонной бомбы. Ловко поймал его теплыми, непромокаемыми перчатками и тут же приморозило его рукам. Несколько килограмм смерти, когда-то с воем рассекающие воздух, и человеческие тела с шелестом легли на белый снег.

А вечером, сидя в охотничьем домике у весело трещащей печки, я смотрел на холодные яркие звезды в заиндевевшем окне и думал. Один ли я их такими вижу? Или где-то параллельно, прижавшись к промерзшей до каменного блеска стенке неглубокого окопа, подняв воротник тонкой шинели, обняв заиндевевшую винтовку, засунув в рукава красные обмороженные руки, выплевывая облака пара изо рта, сидит солдат. Тот, что видел, как черная точка бомбы стала облаком взрыва, расщепив на атомы его товарищей. Тот, кто плюхнувшись в снег, в последнюю секунду поднял над срезом сугроба глаза, поймал их взгляды из-за облепленных льдом зеленых бортов грузовика, за секунду до взрыва. Взгляды тех, кто уже все знал и все понимал.

Кутаясь в теплый свитер и дыша горячим паром над кружкой крепкого чая, я думал. А смог бы я вот так день изо дня засыпать в промерзшем окопе? Тукать промерзшими обледеневшими ботинками по разбитым дорогам. Переть на себе десятки килограмм снаряжения, по пояс проваливаясь в снег. Выносить изможденных, раненых товарищей: день, два, три, десять, месяц, год, годы. Ради того, чтобы жил кто-то после меня. Чтобы этот кто-то потом голый плясал гопака на моей могиле. Чтобы этот кто-то, кому подарили жизнь, забыл и ненавидел язык, на котором я говорил. Чтобы этот кто-то возлагал цветы на могилы моих убийц, а обо мне не хотел знать ничего. Я думал и не находил ответа. Я знаю точно только одно. Что будь у них наше послезнание и выбор, они бы все это все равно прошли, потому что они были лучше.

Потому что они верили и верят, что может следующие будут такими как они. Я знаю, они где-то рядом. Я чувствую их шаги, «тук, тук, тук», - стучат промерзшие солдатские ботинки по разбитым бревнам болотной гати. «Тук, тук, тук», - стучат прямо в голове, прямо в груди, где сердце или душа? А наверху горят холодные звезды и все чаще ловишь на себе взгляд из-под грязных бинтов, в котором собралась вся синева неба, взгляд за секунду до...

Сергей Мачинский