Она родилась в аккуратной немецкой деревеньке. Где домики были как в сказке Андерсена, маленькие и такие уютные. Где утро начиналось с крика петухов и скрипа тележки молочника. Маленькая девочка с белыми как у ангелочка кудряшками, в опрятном платьице, в ярких гольфиках и красных туфельках бегала по улочкам, разбрызгивая лужи и весело хохоча. А может она родилась в строгих городских кварталах Берлина, Бремена или Дрездена. И задумчивая девушка-подросток в гимназической форме бродила по узким каменным рекам улиц, сочиняя стихи о первой горькой и безответной любви. Город хмурился, и эхо шагов метрономом отбивало такт.

А потом был шабаш. И она, как и сотни других юношей и девушек, печатая шаг, вбивала, словно гвозди, в душу города дикое "Хайль!" Единым порывом строя под горящими факелами крутили на площадях огненные, выстроенные из людей свастики. Летели в костер книги и вместе с искрами горевших томиков Хэменгуэя и Джека Лондона улетало то человеческое, что только начинало зарождаться в юной душе. И на место жажде любви, романтики, приключений вбились, как сталь штыков, надменность и высокомерие, желание приказывать и повелевать.

Где-то мелькнула старая кирха и день совершеннолетия, куда она прибежала с занятий ячейки "гитлерюгенда". Прибежала в тайне, просто, чтобы не расстраивать мать. Были поздравления и маленькое серебряное колечко с ее именем и датой, которое скромно вручила ей мать.

А потом была война. Были разрушенные города, горящие деревни такой раньше далекой России. Она с брезгливостью человека высшей расы смотрела на разрушенные дома из окна классного вагона. Поначалу отгоняла подступающую тошноту, поднимавшуюся откуда-то из глубины ее хрупкого организма, когда их Опель, словно кочку, переезжал очередное оставленное в грязи дороги человеческое тело. Она с безразличием взирала на наваленные горами на обочинах трупы женщин, стариков и детей, беженцев, расстрелянных с самолетов. Ведь это даже не люди. Это недочеловеки. Это биологический хлам, который они должны вбить в землю, чтобы освободить им – избранной нации полубогов – место на этой благодатной земле.

Она знала о своей красоте и, игриво улыбаясь, кокетничала с солдатами из полицейского батальона, лишь пару раз под солдатский гогот вздрогнула от первых залпов расстрельного взвода, толкнувшего вниз, на дно ямы, первую пятерку местных. Женщин, стариков и детей. Она увлеченно выбирала из солдатского котелка спелую вишню из деревенского сада и тонкими красивыми пальцами молчаливого убийцы отправляла их в такой чувственный рот, когда у ямы стоял дикий вой матерей, пытавшихся собой закрыть ревущих от страха детей. И залп за залпом рвали спрессованный воздух и летели в дорожную пыль вишневые косточки.

Потом была зима. Тревожные вести из-под Москвы. Какой-то заколдованный город со странным немецкому уху названием Ленинград, который вопреки всему здравому смыслу не сдавался. Умирал, голодал, истекал кровью, но не сдавался. Была занесенная снегом большая деревня у дороги, где развлечением стали только солдатские комплементы и привезенный из дома походный патефон. А потом вдали загрохотало. Орудия били часто, но не долго, стало понятно, что славные немецкие парни прогнали орды "недочеловеков". Но утро ворвалось в дом близким разрывом. Со звоном вылетевшее стекло брызнуло на пол, а морозный воздух, перемешанный с запахом сгоревшей взрывчатки, хлестнул ее по лицу. На улице рвались гранаты, кто-то отдавал команды по-немецки. Околицу уже стригли короткие, злые, звонкие очереди русских автоматов. Она метнулась к стулу, схватила зеленую солдатскую шинель, заминая задники, на ходу впихнула ноги в легкие туфельки на каблуках, в которых еще вчера вечером статно вальсировала на вечеринке с заезжим гауптаманом. Выскочила на освещенную вспышками и занимающимся где-то пожаром улицу и побежала. По улице, огрызаясь огнем, ползла змея из пригнувшихся солдатских тел. Она бежала к ним. Из проулка, пригнувшись к шее разгоряченного коня, вылетел русский кавалерист. Оскал лошади, будто карающего демона. Крупные белые с красным отливом огня зубы, закушенные в хлопьях пены удила. А выше - полные ненависти человеческие глаза под курчавой, лихо сбитой на затылок шапкой с рубиновой звездой посередине. Молнией взмах шашки и темнота. На испятнанный грязью и сажей снег упало тело хрупкой немецкой девушки. Шинель распахнулась и ливень белых волос осыпал грязь. Конь, резко осаженный всадником, с ржанием встал на дыбы. И молодой русский парень, не обращая внимания на продолжавшийся вокруг бой, долго смотрел в ее стекленеющие голубые глаза.

Утром, когда хоронили своих, он на руках принес ее тело туда, где четверо пожилых солдат из обозной команды долбили в мерзлом грунте братскую могилу.

- Похороните по-людски,... - выдохнул он.

- Молодая совсем, что ей в своей Германии не сиделось, - прошелестел седоусый солдат, бережно принимая завернутое в немецкую шинель хрупкое тело.

Невдалеке в поле сдавлено ухнул взрыв. Все присели. А там, в дымящуюся после подрыва тротила яму, полетели тела "освободителей".

- Похороним. Не переживай, сынок, иди, воюй, - сказал кавалеристу пожилой солдат, укладывая тело на дно прямоугольной могилы.

Я стоял над этой могилой и смотрел на небольшое тело в модельных туфельках и истлевшей немецкой шинели, вертел в руке готически строгое колечко с именем «Инга» и датой «25.9.1940 год» и ничего не чувствовал.

Жалко ли мне ее? Мне жалко ту маленькую девочку из немецкой деревеньки, жалко юную, влюбленную девушку из Берлина или Бремена, но нисколько не жалко солдата женского пола, одетого в немецкую солдатскую шинель и закопанного тут, в нашу новгородскую землю. Не жалко то отравленное диким "Хайль", то, что смотрело, как тут ее соплеменники штабелями укладывали в землю моих стариков, женщин и детей. Мне хочется задать ей вопрос, если бы она услышала. Или может слышит? Что тебе здесь было нужно в этих лесах и болотах? Наелась ты нашей земли? Жалко только не можешь ты рассказать своим внукам и правнукам, что русская земля, она добрая для гостей и жирная от перегноя тел ее врагов. Ты - еще лишь одно подтверждение этому. Ты - лишь еще один солдатик в огромной коробке под названием Европа. Иногда кто-то берет эту коробку, встряхивает ее и высыпает в огромную песочницу, которая может по-разному называться: Российская империя, СССР, Россия, и эти солдатики остаются навечно в этой земле. А кто-то, кто тряс там, у Вас эту коробочку, считает прибыль и строит свои вековые империи денег и золота. Жаль, не могу я всем там сказать: " Привет от Инги. Подумайте, оно Вам надо?"