Часто, чтобы что-то рассказать из того, что мы видим, необходимо дать время этому увиденному уложиться в сознании, перегореть. А иногда даже не хочется рассказывать. Страшно, что это страшное, тобой пережитое и осознанное, не будет так же, как тобой осознано и понято другими. Страшно, а потом больно понять, что для кого-то это просто слова или вообще проходная тема.

Большинство из того, что я пишу, блокируется системами, создатели которых считают это шок-контентом. Берегут психику людей, особенно молодых людей. И ничего, что основной контент этих систем наполнен пошлостью и мерзостью повседневности, но жестокая правда о войне и тех событиях не должна попасть в умы читателей. Не должна заставить их думать, сопереживать, страдать. Так, наверное, проще жить. Но проще ли так будет жить тем, кто придет за нами?

Гора трупов, просто гора. Люди свалены в кучу в десяти метрах от старой, но до сих пор проезжей дороги. Тела вперемешку с обрывками пустых пулемётных лент, стреляных гильз и пустых, мятых коробок из-под патронов. Это не солдаты. Солдаты лежат в поле, дальше, в квадратных братских могилах. Это даже не братская могила, это просто гора трупов. Гора, сваленная в воронку от бомбы, а по краям - отдельные тела. Те, что не влезли или были расстреляны позже.

Сверху над всеми скинут священник. Массивный серебряный крест на цепи от удара закинуло на спину, в ногах сломанное кадило, втоптанное солдатским сапогом в землю. Даже вмятины и царапины от шипов на подкованной подошве видны. Голова разбита пулей или прикладом. Священник наверху, а внизу люди. Дети, женщины, мужчин нет, пару стариков. Дети - от младенца, от неродившегося человека в животе убитой женщины, до подростка.

Казнь? Казнят виновных. Казнят за содеянное умышленно или нет, за содеянное в мыслях тоже могут казнить. Что мог совершить неродившийся человек, что мог сотворить, чтобы быть казненным? Ничего. Это не казнь, это убийство. Убийство невиновных, убийство беззащитных. Убийство, совершенное у дороги этой деревни. Как Вам передать, что думаешь и ощущаешь, стоя над ямой полной убитых детей? Что думаешь, выковыривая из их тел немецкие гильзы и пули? Качественно сделанные в немецких городах, блестящие гильзы с немецкими буквами и датами 37-39-40-41-х годов. Что ощущаешь, увидев между телами женщины и ребенка пуговицу, вырванную с мясом из латышской шинели? Кто вырвал ее? Женщина, бросившись на палача, закрывая собой ребенка, или ребенок в бессильной попытке спасти свою мать?

Пора забыть о войне? Неужто нечем гордиться? А почему они там в своих Латвиях и Эстониях, на Украинах гордятся сотворенным у нас здесь? Почему чествуют и награждают палачей, присваивая им звания национальных героев? Мы забудем и простим, а они продолжат вручать ордена и цветы к праздникам тем, кто казнил наше будущее? Может в этом параде палачей, шаркает милый старичок, из чьей шинели была вырвана эта самая пуговица? Может именно он от пуза прочертил очередью женщину и ребенка? Может он свалил в эту яму неродившегося русского, еврейского, цыганского великого учёного или поэта?

Дождь омывает тела. Дождь лил почти месяц, пока вынимали их из ямы. Природа оплакала их за нас. Некому было их оплакивать. Почти все жители деревни в этой яме. Казнившие преступников палачи молчаливы, казнь - это ритуал. А эти ржали. Стреляли и насмехались над криками и проклятиями жертв. И шли дальше. И жили дальше, если удавалось, а многим удалось уйти от возмездия. Жили, но даже сами не ожидали, что под конец своей жизни, они перестанут трястись от страха на каждый стук в дверь. Не ожидали, что станут "героями" и будут воспеты. Они победили? Зло победило? Или мы сами хотим, чтобы оно победило, требуя палачам прощения, а жертвам забвения?

Страшно. Страшно стоять над горой трупов и осознавать, что вот так, в твой дом может прийти палач. Тот, кого воспитали на "подвигах" предыдущих убийц. Вышибет дверь сапогом или солдатским ботинком. Врежет тебе прикладом в лицо. Отшвырнет здоровой мужицкой рукой кинувшегося тебе на защиту сына или дочь и выстрелит в упор, превращая то, что ты любишь в труп. Ты будешь корчиться от боли, а он, походя, перебьет твоих близких. Ты не готов, ты простил и забыл, ты ушел вперед к просветлению и новым свершениям, а он помнил. Помнил и ждал, когда сможет опять растоптать то, что нам дорого.

209 человек в яме и вокруг. Дети, дети, дети. Это наше будущее в этих ямах зарыто. В этих ямах лежат несвершившиеся открытия и ненаписанные гениальные произведения искусства. То, чем мы сейчас должны гордиться, то, чем нас сейчас призывают гордиться, забыв о войне. Это ямы гениев. Нерождённых гениев, детей, внуков, правнуков.

Сломанные руки, проломленные черепа и грудные клетки. Мать, руками закрывшая от пули живот с нерожденным ребенком внутри себя. Я это не могу забыть. Я, наверное, хотел бы, но не могу. Мы, как все, хотели бы жить без этого. Мы хотели бы думать о светлом будущем и забыть о кровавом прошлом, в которое возвращаемся раз за разом. Мы устали раз за разом, месяц за месяцем хоронить погибших 80 лет назад. И нам страшно, что на этих похоронах нас живых все меньше и меньше. Нам больно от того, что это становится никому не интересно.

Бросить и жить, забыв, будет нечестно. Это просто опасно, потому что убийцы гордятся! Потому что убийцы не ворочаются, потея в кошмарных снах, а бодро шагают по площадям, улыбаясь. Потому что их правнуки, отрастив клыки, хотят, как их дедушки, обагрить их кровью наших детей. Потому что им не дают покоя рассказы старых убийц о том, как ловко они спровадили в ямы наше с вами будущее.

Знать и помнить - это значит быть готовым. Значит быть готовым или не допустить, или остановить убийц на своей земле. Ненависть - она не только выжигает человека, она даёт силы быть готовым.

Мы обязаны не просто помнить, мы обязаны говорить, писать, кричать об этих ямах.

Мы сами, пусть в мыслях не раз это пережившие, должны рассказать всем. Рассказать, как бьёт в лицо огонь со ствола винтовки, и пуля разрывает беззащитное детское тело в белой маечке на морозе. Как зябко, кутаясь в шинель, ломает прикладом детскую грудь и спихивает ещё живое тело сапогом в яму каратель. Как перечёркивает пулемётная очередь черную фигуру священника, пытающегося воззвать к человеколюбию убийц. Как он, взмахнув руками, падает черной, сломанной птицей на окровавленные тела жертв. Как ещё копошатся в горе трупов живые, и пулемет, выплевывая дымящиеся гильзы, выцеливает их в кровавой куче и добивает.

Деревня Вдицко, 1941 год, больше 120 дворов, старое село у старой дороги на Шлиссельбург, школа и клуб. Более 500 жителей, 209 из них в ямах.