Глядя на теперешних детей, на подростков и молодежь, мало кому поверится, что шестилетний пацан может сам бегать в военный лес, наполненный притаившейся смертью. А ведь не так давно это было в порядке вещей. А еще лет на 20 подальше такие же дети не просто бегали в лес, а носили донесения в партизанские отряды, ходили на задания, сражались и умирали наравне со взрослыми. Показывали такую решимость и презрение к смерти, что содрогались от страха матерые убийцы и палачи.

Но времена меняются, сытое общество потребления не воспитывает мужчин и женщин, оно выращивает население, способное лишь потреблять и не способное на свершения, не способное отдавать.

Сашка редко ходил с отцом в лес. Даже сейчас Александр Николаевич Орлов может вспомнить всего несколько совместных с отцом походов в Долину смерти. Может от этого, а может от той трагедии, которую увидел на поле боя ребенок, его память очень отчетливо сохранила эти моменты. Рассказы, прогулки по лесу насыщенны деталями воспоминаний и красками. Он помнит все: год, время года, что видел, что нашел, кто что говорил, комментируя находки.

Весна 1967 года. Не так давно страна отметила двадцать лет Победы. День Победы стал официальным выходным, праздничным днем. Оставшиеся в живых ветераны получили первую послевоенную медаль, юбилейную, за Память. Уже появилась или на днях появится могила Неизвестного солдата у Кремлевской стены. Но еще сотни тысяч неизвестных солдат оставались непогребенными на местах своей гибели в полях, лесах и болотах. Десятки тысяч из них, здесь, в районе Мясного Бора, в Долине смерти. Это сейчас в Долине лес, можно сказать, непролазные джунгли, прерываемые лишь квадратами вырубок. Тогда лес еще не хотел и не мог вырасти в земле засыпанной железом и костями. Тогда только разорванные снарядами пни и стволы гнили на корню или упав от времени на земле. Только начинал подниматься хилый ольшаник.

Сашка шел в лес с отцом. Это всегда было интересное и познавательное приключение. Отец знал многое о войне и почти все о войне здесь, в этих местах. Отец знал, где какое подразделение наше и немецкое сражалось, где находился и погиб тот или иной командир. Отец даже приезжавшим сюда ветеранам рассказывал и показывал, где они воевали. Они, простые солдаты, что могли видеть и отслеживать в наполненном смертью лесу и болотах? Вот он и водил их, показывал. Где-то и что-то они узнавали, начинали сами рассказ. А где-то уже и сориентироваться не могли, будучи тогда или ранеными, или обессиленными попавшими в плен.

С отцом интересно, отец знает все об оружии и боеприпасах, походя разберет и поставит на масть любой найденный "ствол" и даст пострелять по немецким каскам. Они чвакали по весенней жиже, а кругом еще лежала война. Перевернутые вагонетки на узкоколейке, горы ржавеющего, никому давно не нужного военного имущества. Ближе к коридору брошенные или подбитые орудия и наши, и немецкие взорванные танки и броневики, которые отсюда и не вытащить никак, даже на металлолом и то, только по кускам. Да и не ходит сюда особо никто, страшно. Былые военные дороги, заставленные разбитыми машинами Второй ударной армии весной превращаются в реки. Они шли, пересекая эти реки-дороги, обходили оставленные минные поля и неразорвавшиеся снаряды, заплывшие, превратившиеся в озера огромные бомбовые воронки и малые озерца воронок от снарядов. Отец изредка комментировал находку или рассказывал о том месте, которое они проходили. Сашка в свои десять лет был уже не новичок в лесу, многое знал и понимал, знал и о войне. Знал, наверное, больше, чем сейчас знает 30-летний мужик. Сашка уже давно таскал домой отцу солдатские медальоны и документы и смотрел, как отец пишет свои скорбные письма, если удавалось прочитать адрес в записке.

Долго продираясь сквозь кустарник, они вышли на это место. Здесь все было завалено людьми, вернее тем, что от них осталось. Орловы - отец и сын - несколько часов бродили по этому перепаханному смертью месту. Было видно, что люди погибли в бою и так и остались лежать на месте своей гибели. Винтовки, с еще сохранившимися прикладами, примкнутые штыки.

Вот лежит пулеметчик. Не до конца истлевшая шинель не дает рассыпаться костям скелета, пустые матерчатые ленты "Максима", гора стреляных гильз и пустых коробок. Желтым из-под травы торчат десятки пар новых "лэндлизовских" ботинок. Там каска с черепом внутри, вот череп откатился от тела, поднятый корнями выросшего куста. Вот блестящей россыпью высыпавшиеся из сгнившего кармана монеты. Кости, кости, кости. Винтовки, каски, ботинки. Не так давно это были люди.

Орлов вспоминает, что негде было ступить ему, тогда пацану, потому что везде под ногами хрустели кости или мягко пружинило снаряжение. Очень много было винтовок. И никакой техники, всего два пулемета: "Максим" и "Дегтярь". Убитые были чуть припорошены листвой и не хватило бы места, чтобы всех их похоронить у Кремлевской стены. Да и всей Красной площади могло бы не хватить.

Они приняли здесь свой последний бой. Орловы, как страшную жатву, в тишине собирали черные капсулы медальонов, и работы здесь был непочатый край. Это были те, кто погиб еще зимой 1942-го, погибли, прорывая немецкую оборону, давая, тогда еще живой и полной сил, Второй ударной армии войти в прорыв и разорвать стискивающее Ленинград кольцо блокады. Их некому было хоронить, потому что живые ушли вперед, а потом остались также лежать в болотах и на просеках.

Сейчас часто слышно, что их должны были похоронить те, кто выжил. Те, кто жил после войны, те, кто после войны родился. Должны все: Советский Союз, коммунисты, Советская Армия. А мы что, не должны? Мы, те, кто живет в мире и не голодает, мы не должны их похоронить? Мы разве не должны их помнить? Почему мы пусть кем-то не исполненный долг не примеряем на себя? Почему мы, те, кому ими, павшими, подарена жизнь и счастье не считаем себя должными и ищем виноватых? Мы лишаем их самого главного для них - памяти. Памяти о них, памяти об их жертве, об их подвиге. Это единственное, что им от нас необходимо. «На миру и смерть красна», - говорили в старину. Их смерть зачастую не видел никто и некому было об этом рассказать, есть общий итог их смерти - наша жизнь.