Мне всегда сложно разговаривать с гражданскими на войне. Сложно, потому что, как офицер, я чувствую свою вину, что им приходится переживать то, что они не должны пережить. Потому что есть армия, есть солдаты и офицеры, которые сами выбрали свой путь осознано и наш, а не их, гражданских людей, путь - война. Особенно сложно говорить с женщинами, которые переживают войну. Все время не знаешь, что сказать, слова утешения кажутся неуместными и ничтожными. Слова соболезнований - банальными и дежурными. Стоишь, слушаешь и молчишь. А они говорят и, наверное, им и не нужны слова, им достаточно рассказать, а нам необходимо почувствовать и понять.
Луганск. Здесь люди так устали от войны, что как только передовая откатилась от города, как только снаряды перестали рваться в черте города и убивать людей, город вспыхнул жизнью. Люди, осознавая ценность мира, живут полной грудью и, наверное, только в таких прифронтовых городах жизнь прям настоящая. Ничего что в нескольких десятках километров война и работающая постоянно ПВО не может остановить эту жизнь, и это не Москва или Санкт-Петербург, где неизменный ход жизни, не взирая на войну, просто от безразличия. Да, от безразличия большинства обывателей, для которых изменение курса доллара куда важнее, чем сводки с фронта. В Луганске люди просто устали от войны, потому они, их мирная жизнь, это не иллюзия, она действительно мирная по сравнению с тем, что они пережили.
Но даже в цветастой, яркой жизни летнего красивого города, то и дело зелёным пятном проскочит запыленный, поклеванный осколками и пулями Урал или Тигр с «Z» на борту. И остановится пожилая или не очень женщина в лёгком, цветастом сарафане и, не стесняясь, смахнет слезу и перекрестит ревущую машину с сидящими в ней мужиками.
На вызов такси приехала старенькая, но ухоженная «Шкода-Фабия». Машина прям издалека опознается как женская. Чистенькая, аккуратная, с кучей каких-то чисто женских примочек. За рулём яркая блондинка в солнцезащитных очках. Прям как-то не вяжется почти модельный облик с работой в такси. Мы не в форме, но луганчане, по каким-то только им известным приметам, сразу определяют русских и их принадлежность к военизированным формированиям.
Только усевшись в машину, вблизи мы видим, что женщина не молода, хотя выглядит очень ухожено. Едем. Молчать не позволяет весёлый настрой водителя. Разговор от ситуации в стране и мире скатывается к воспоминаниям. Воспоминания, наверное, как и у многих о той, старой ещё, советской жизни. Оказывается, у нашей хозяйки за плечами армейское прошлое и звание прапорщика. Переезды, гарнизоны, как у многих военных, находятся общие места службы. Женщина аккуратно и не спеша, может, чтоб продлить приятные воспоминания, ведёт машину, заразительно смеётся.
Я ловлю себя на мысли, что мы смеемся над войной. Думаю, как же здорово, что она счастлива. Солнце, за стеклами очков я не вижу ее глаза, но эмоции, мимика лица - все настоящее, весенне-веселое. Она вспоминает о знакомстве с мужем, тоже военным, о том, как он привез ее к первому месту службы. Опять смеётся.
Я, осмелев и радуясь вместе с ней, спрашиваю о муже. Лёгкая тень на лице и со вздохом в изменившемся голосе, лишь на секунду дрогнув, ответ: "Кто ж его знает, где он. Как началось, четыре месяца - ни слуху, ни духу. Двое приходили, говорили, погиб. Только совсем разные места гибели называют. А так, может и жив». Секундная пауза: "Хотя, вряд ли".
Она не замолчала, надолго провалившись в молчаливое созерцание своего горя, как того требуют правила жанра. Она, стряхнув хмарь тоски, горя и боли лишь на секунду прервавшись, продолжила свой весёлый рассказ.
А я замолчал. Ей не нужна была моя реакция. А дежурные слова соболезнований ей были бы унизительны. Она ехала по залитому солнцем городу и была далеко. Там, где молодой лейтенант самой сильной в мире армии, самой могучей в мире страны привез ее молодую, любящую и счастливую в новый гарнизон. Там тоже светило солнце, и оно было ещё ярче, потому что ОН, любимый, был рядом. Там все было впереди не только у нее, у всей огромной страны и всего мира. Я молчал и очень боялся разрушить, прервать ее воспоминания.
Мы расстались и вышли, а она, не глядя, бросила деньги в бардачок. С явным сожалением простилась с нами. А я понял, деньги - не главное, для чего она каждый день садится за руль своей машины. Главное - это люди. Чужие, незнакомые люди, которым можно хоть тысячу раз рассказывать, возвращая себя в тот миг счастья, когда ОН был рядом.
Та секунда ее замешательства в рассказе о муже для меня по новой полыхнула непередаваемой болью от потери. Вспыхнула пустой квартирой, куда каждый вечер она приходит одна и видит его вещи, ощущает его запах. А его нет, его сожрала, забрала война. Забрали все те, кто эту войну начал.
Темные окна и рыдающие по ночам молодые и не очень вдовы. Сколько на Донбассе, в России, на Украине каждый день становится этих темных окон? Сколько воющих от непередаваемой боли вдов каждый день выплёвывает война? Какими же изуверами надо быть, чтобы не чувствовать эту вселенскую боль убитой женской любви? И эти изверги известны. Это американские, европейские политики, раз за разом ввергающие нашу страну в войну. Они не способны на любовь и чувства, их чувства - это их амбиции и деньги. Они и их прихлебатели в наших странах ввергают мир в войны, им претят человеческие чувства. Им с их извращённой психикой не слышна человеческая боль и не страшны черные вдовьи платья. Они упиваются этой болью. Очистить от их морока мир - это значит спасти человечество, вернуть ему настоящую любовь. Именно так, как не парадоксально, можно прекратить вдовий вой в будущем. А уже родившаяся боль пусть быстрее утихнет, хотя это вряд ли возможно.
