Странный гул накатывал на городок из-за леса. Сначала Кощей нервничал, потом привык. Гул напоминал природный звук громовых раскатов, но небо было ясным, и сиреневых туч, предвещавших грозу и дождь, загонявший Кощея в будку, не намечалось. Кощей и Кощеем-то тогда не был. Был Джеком или Мухтаром, может Шариком или Барбосом. Вряд ли мы это узнаем, а самому Кощею уже все равно, кем он был.

Гул пропадал, а потом возобновлялся с новой силой. Хозяева часто замирали на входе в дом и, остановившись, долго смотрели в сторону леса, откуда слышался гул. Часто во двор стали заходить люди и подолгу что-то нервно обсуждать с хозяевами. Общая нервозность передалась Кощею, и он все чаще облаивал проезжающие по дороге у дома машины и проходящие вереницы людей.

В этот день гул, переросший в грохот, как будто перепрыгнул какую-то только ему известную границу, набух прямо где-то у леса. Хозяева, как испуганные с насеста курицы, заметались по двору, хаотично хватая и закидывая в машину вещи. Кощей крутился у ног то хозяина, то хозяйки, требуя обратить на него внимание и не забыть впопыхах этих панических сборов. Хозяин нервно схватил пса за ошейник и пристегнул к цепи, хотя Кощей уже понял, что мешает любимым, таким дорогим людям собираться. Осознав свою ошибку, он молча замер у будки.

Гул и грохот переросли в рокот, в котором стали явно различимы врыкивания мощных дизелей и скрежет гусениц. Конечно, Кощей не знал и никогда не слышал, как рычат танковые моторы и хлопают по асфальту стальные траки гусениц, он ждал.

Хозяин выбежал из дома, что-то крикнул с дверной проем, хозяйка волоча по полу огромный чемодан, сгребая любимый ковер в корявую гармошку, выскочила на крыльцо.

Через несколько минут тоскливо и прощально, рыкнув мотором, машина выскочила на улицу. Кощей остался на цепи у дома.

Так бывало часто, почти всегда люди куда-то уезжали, оставляли его охранять дом. Но в этот раз хозяин почему-то не закрыл ворота, дверь в дом под напором ветра качалась из стороны в сторону и тоскливо скрипела.

Кощей остался один. Ворота захлопнул очередной порыв ветра и пошли дни.

Собака - не человек, она не может экономить еду. Он съел все, что было в миске, ещё в первый день бегства хозяев. Потом выгрыз и съел всю траву и корни вокруг будки, докуда только мог дотянуться на своей цепи. Мучимый жаждой он рвался с цепи, ещё больше теряя силы. Иногда после наступления темноты в дом воровато проникали какие-то люди. Пёс, ведомый инстинктом, сначала облаивал ночных посетителей, потом тихо скулил, заискивающе виляя хвостом. А люди, убедившись, что пёс надёжно прикован цепью, тихо шмыгали в дом по каким-то своим делам.

Дни тянулись, превратившись в что-то аморфное. Встать пёс уже не мог, он просто лежал на изрытой лапами земле и тоскливо смотрел на раскачивающуюся створку калитки.

И однажды во двор вошли они. От людей пахло гарью, потом и ещё чем-то, что вызывало страх. От них пахло порохом и смертью.

- О, Антоха, смотри, петухи Пса бросили, - сказал невысокий.

- Он хоть живой? - спросил тот, что повыше, увешанный воняющим смертью железом.

- Вроде живой. Но совсем отощал, Кощей просто.

Его отцепили от будки, налили полную миску такой вкусной и прохладной воды. На руках перенесли под козырек крыльца, туда, куда даже в хорошие времена Кощею был заказан вход. Его кормили, поили и выхаживали, как новорожденного щенка, и пёс понял, теперь он Кощей. Он друг, он благодарен этим людям и будет рядом с ними, и они его не предадут.

Я чесал Кощея за ухом и был рад, что его судьба, пусть трудная, но счастливая. Он стал псом-полка.

А ещё я думал и не понимал.

Я видел беженцев Мариуполя, которые, уходя из-под нацистских обстрелов, неделями сидя в мокрых, холодных подвалах, выносили с собой сохранённых от чудовищной смерти домашних питомцев. Кошек, собак, морских свинок и даже черепах. Я видел, как там, где человеческая жизнь уже ничего не стоила, люди спасали животных. Своих друзей, тех, за кого они в ответе. Я думал и не понимал. Ведь здесь не стреляли. Здесь не было прямой угрозы жизни.

Что мешало хотя бы отпустить пса с цепи, дав ему шанс выжить. Что гнало хозяев Кощея, которые, по информации, сейчас не бедствуют в Польше, что гнало этих людей прочь, бросая и обрекая на смерть невинного друга? Может боязнь расплаты?

Чем мы отличаемся от них? От тех, кто называет себя "свободным миром", и от тех, кто так в него стремится?

Наверное, тем, что мы несвободны! Несвободны от совести, от ответственности, от дружбы и от верности своему долгу.

Мне по душе эта несвобода! А Вам?

А к Кощею я скоро опять поеду в гости и почешу его за ухом, а он будет тыкаться мне в руку и просить ещё!