В свете единственной на огромный зал лампы мелькали тени. Точнее слабая лампа была объята тенями. Вспышки пламени из неплотно прикрытой печи пытались отбросить царивший в зале мрак, но обессиленно гасли. Дом был погружен в тишину. Тенями сновали, звякая оружием и бренча экипировкой, люди. Вжикали молнии карманов, рюкзаков и шипели липучки множества подсумков и карманов.

На столе большими семечками тускло блестели рассыпанные горстями патроны глухо щелчками пружины снаряжаемых магазинов.

Сосредоточенные взгляды. Какие-то неловкие, несмешные шутки. Отрывистые, как приказы, фразы. По людям всегда можно сказать, кто идёт на боевые первый, второй раз, а кто готовится к обыденной работе.

Нервничают и волнуются все. И ветераны, и новички. Но причины у всех разные. Ветераны больше волнуются в целом за задачу. Все ли готово, правильно ли рассчитали, все ли собрали, правильно ли проинструктировали. Мысли о себе уже и не возникают почти. Они не боятся? Не знаю. Наверное, на сборе страх другой. Как говорят, не боятся только ненормальные. И страх он есть у всех. Но у всех он разный.

Новички боятся за себя. Боятся не за свою жизнь, большинство мужиков боится за то, как он себя поведет в реальной боевой обстановке. Полигоны и тренировки - это хорошо. Боевые - это другое. Новички боятся не лажануть, не опозориться.

На столе кружки с крепким чаем. Вдоль стены рюкзаки, прислоненные к ним стволы, винтовки, автоматы в футуристических обвесах.

Взгляды. Это уже взгляды сквозь прицелы и тепловизоры. Все уже там. На столе шипит рация, обрывки команд, мат, цифры координат, опять команды.

Все смотрят на рацию и пытаются понять, как оно там? Оно началось, началось там, где-то далеко, и им необходимо сейчас, может сию минуту, встать, накинуть рюкзаки, автоматы и винтовки и туда. А там уже гремят разрывы, мелькают трассера, кричат раненые, и смотрят в небо стекленеющими глазами убитые.

Достаю и раздаю мужикам запаянный в пакетик православный крестик, щепоть святой земли и лавровый листок. Мой питерский родственник дядя Боря, истинно верующий человек, очень просил передать эти наборы, привезенные им когда-то давно из Иерусалима. Пожилой человек не скрывал слез, говорил: "В окопах нет атеистов, пусть их защитит, передай".

Передал.

Наборы исчезают в тактических карманах на рукавах и на груди солдат.

Здесь снайпера, штурмовики, ПТУРщики, у каждого своя работа. Работа воевать, работа защищать свою страну.

Как-то тихо все расползлись по углам. Хочется задержать тишину. Хочется вытянуть ещё минутку у неумолимого времени. Говорить не хочется. Хочется побыть одному. Отгородившись от всего тенью неосвещенного зала. Мерцают экраны смартфонов, с них смотрят женские, детские улыбающиеся лица. Такие близкие и такие сейчас далёкие, и между ними война и смерть. На пустом столе хрипит, шипит, ругается рация. Там, где-то далеко, Смерть уже во всю машет своей черной косой. И скоро надо встать, и идти туда, где грохочет бой. Но с экрана улыбается любимая на фоне синего моря.

И где-то не так далеко люди бегут в магазин, смотрят кино на огромном экране, жуя попкорн, где-то гремят ночные клубы, кто-то просто лежит на диване, сетуя на тяжёлую жизнь. Может так и должно быть? Может кто-то должен вставать навстречу смерти, чтобы где-то парень неумело обнимал девушку, тыкаясь сухими губами в ее губы. Чтобы где-то молодые мамочки весело щебетали и катили по парку коляски с мирно спящими малышами? Чтобы старики кормили на лавочках голубей и грустно вздыхали, глядя на них, вспоминая свою молодость.

А в темноте продолжают светиться смартфоны, и блуждающие улыбки тронули суровые лица солдат.

Это лучшие, набранные по специальным критериям, опытные бойцы, отделение охраны особого отдела. И они пойдут туда, где не справились другие, туда, где что-то пошло не так. Туда, где нужно по-любому смочь. Пойдут сами, потому что надо. Не будут прятаться за спинами других, не будут ломать пальцы и выбивать пудовыми кулаками признания, как их представляют враги и трусы, они идут воевать туда, где сложнее всего.

Тишина, тени, шелест рации. Вернитесь, мужики!