Мелкая морось висела пеленой над развалинами убитого войной города. Сотканный в туман воздух паутиной выползал из руин и стелился по дороге. Обгорелые остовы бронетехники рыжими айсбергами возвышались справа и слева от дороги. Темными пятнами копошились в придорожных канавах исхудавшие до состояния анатомического пособия собаки. Машина ползла, виляя между ям и воронок вдоль разбитых домов. В городе мертвая тишина. Лишь осточертевшим за долгие дни набатом бахала артиллерия. Сидишь и слушаешь, ловя интонации бабахов. Выход, выход, выход, прилет. Прилет звонче, с характерным дрожанием воздуха и тарарахом.

Скрипнув тормозами, запихнув "бухандос" в облезлые, помеченные волной и осколками кусты, мы встали. Выходить в серую пелену не хочется. Все время так. Прикипишь, пригреешься в машине, и вытянуть на улицу тело сложно. "Бухандос", "булка", "буханка"… Я, как и многие, люблю эту с виду несуразную по современным меркам машинку. У нее даже "морда" с круглыми лупатыми фарами по-русски простецкая и добрая. Да, да, не смейтесь. Посмотрите на фары и "морды" современных иномарок. Узкие, скошенные под разными углами фары. Никелированные фигурные решетки радиаторов. Машины хищные. А старички и буханка, они по-доброму смотрят на людей и выглядят простовато и наивно, а тянут эту войну именно они.

Вдалеке рождается и нарастая приближается рев мощного дизеля. Даже туманная дымка начинает двигаться от потока воздуха, который на большой скорости толкает перед собой мощная машина. Рев перегазовок, взрыкивание мотора, и вырвав клок тумана у развалин, к воротам подлетает санитарная "Линза". Скрежет коробки, тормоза и почти в заносе многотонный транспортер застывает у входа.

Белыми бельмами на бронированных стеклах пулевые и осколочные попадания. Колеса с разной выработкой протектора, явно сняты с разных машин. Краска до белого, блестящего металла погрызена попаданиями. Хлопают тяжёлые двери кабины, хлопает входная дверь, чудом уцелевшего здания. Открытая, герметичная дверь выпускает из салона стон. Нет, не так, СТОН! Физически чувствуется, как колыхнулся тихий сырой воздух. СТОН вырвался из набитого ранеными салона. Железная вонь крови, пороха, пота, мочи и боли. Вонь войны удушливым молотом разогнала прелый осенний туман. СТОН, повисев, разбился на маленькие фракции и раздаётся из зева бронекапсулы. На полу перемешанная с черной, коричневой и серой грязью алая кровь.

Из двери здания с носилками выскакивают парни санитары в застиранном камуфляже, толпящиеся с сигаретами на входе больные расступаются. Белым, нет, опять не так, БЕЛЫМ пятном, таким ярким и несуразным на фоне грязи, серости и крови девчонка, медсестра.

У каждого и на любой войне есть причина, по которой он здесь. В ходе войны причина часто меняется или их становится больше. У меня несколько причин, по которым я здесь, их стало больше с момента моего тут появления, и вот одна из них.

Моя, наверное, теперь основная причина небольшая. Рост моей причины где-то 160 см. У нее веселые карие, раскосые глаза и заливистый смех. Черные как смоль, густые волосы часто заплетены в две задорно болтающиеся сзади косички. Она всегда улыбается. Вот всегда, даже когда очень тяжело, скажет что-то и заулыбается. Ещё со времён наших поисковых экспедиций она не сидит на месте. От слова совсем! Все время что-то шебуршит, пишет, готовит, копает, перевязывает порез.

Теперь она медсестра санитарной роты на фронте. На настоящем фронте. На фронте, где гибнут ее сверстники. Не в кино, не в книжке, а по-настоящему умирают от пуль и осколков, часто у нее на руках.

Она спасает их. Да по-настоящему спасает. Спасет тем, что здесь в двух шагах от передовой под непрерывными обстрелами, она выполняет свою работу. Она и ее подруги, сослуживцы. Женщины и девчонки на войне - это тяжело, но, наверное, без них нельзя на войне. Во все времена мы мужики не могли совсем отодвинуть женщин от ратного дела, и они здесь.

К тому что она здесь, и я приложил руку. Я рассказывал о фашистах, о той войне, о несправедливости и убийствах мирных людей, о том, что случится с нами, если победит фашизм, о том, что мы должны остановить это сумасшествие. И вот эта девчонка здесь. А где мне быть? Сидеть дома и читать от нее редкие сообщения? А по-мужски ли это? По-отечески? По-офицерски? Да в конце концов по-русски ли? Нет.

И вот я здесь. Хоть иногда я могу приехать, обнять ее, потрепать по волосам, послушать, как ей непросто, попить чаю и успокоить. Или самому успокоиться? Что она жива и здорова, что скоро поедет в отпуск. Передать мешок конфет с Родины от подруг и друзей. Вот одна из причин, почему мы здесь! Здесь наши дочери, наши жены, наши матери.