Ночь сияла искрами звезд на черном небе и молчала. Молчала, как только может молчать ночь на фронте. Редкие, беспокоящие выстрелы орудий, дежурные очереди автоматов и пулеметов стрелков считаются здесь тишиной. Животные и птицы давно покинули "серую" зону. Группа шла на задание. Мерзлые ветки изредка шепотом потрескивали под осторожными шагами бойцов. Чуть заметные облачка пара вырывались из-под надвинутых на лица балаклав и тут же растворялись в морозном воздухе. Тускло мерцали закамуфлированные краской стволы автоматов, пулемётов и винтовок. Если смотреть на группу со стороны, не боясь быть обнаруженным, группа выглядит как живой организм. Страшное неизвестное природе животное или огромное насекомое, ощетинившееся металлическими конечностями, двигается по перелеску, подчинённое одной воле, воле командира.

Неслышные движения, команды, отдаваемые знаками, животное движется, то растягиваясь змеёй, то собираясь в круг, то подобно кляксе на промокашке расползается, замирает на несколько мгновений, исчезает, растворяясь в пожухлой траве. А потом возникает из неоткуда уже в другом построении и бесшумно двигается дальше. Здесь было тихо. Одним из важнейших органов этого смертельно опасного зверя был ОН, ЕГО сын.

Для него тишина была роскошью. Всего в нескольких сотнях километров от сына воевал отец.

Зумеры раций и телефонов не сменяли друг друга, а гудели, пищали и взывали позывными сплошным фоном. Ярко освещенный штабной прицеп был наполнен жизнью сотен таких организмов, в одном из которых жил его сын. Эти организмы просили команд, распоряжений, требовали и докладывали. Им нужны были снаряды, патроны, танки, артиллерия, эвакуация раненых, подкрепления, топливо. Все это было подчинено его воле. Все это ползло, ехало, бежало и стреляло нацеленное на одно - победу. А наверху всего этого стоял он - ОТЕЦ.

Ночь, такая одинаковая и такая разная для двоих близких людей, ночь на войне.

Группа замерла. Сын снял рюкзак, открыл чехол, что-то быстро собрал в темноте, тускло засветился какой-то электронный прибор, раздалось тихое жужжание, и причудливой стрекозой с шелестом в небо взмыл дрон.

Несколько минут тишины. Группа рассредоточилась. Сын, управляя дроном, сосредоточенно смотрел на экран, его сосредоточенное красивое лицо было освещено бликами монитора. Потоком цифр и обозначений посыпались координаты и точки. Сдавленно забубнил радист, передавая данные на батарею. Где-то далеко почти не слышно бухнули орудийные залпы. Со сдавленным шелестом над головами разведчиков прошли тяжёлые снаряды. Разрыв, разрыв, ещё один. Дополнительная корректировка, удаленные взрыкивания орудий, разрывы. Группа воевала и побеждала.

Там, впереди, ночь разорвали огненные кусты разрывов, вздыбилась земля, и заскрежетал толстый бетон. Вспугнутыми тараканами порхнули в разные стороны убийцы и плачи в сером камуфляже. Да, убийцы и палачи мирных кварталов Донецка. Те, кто изо дня в день методично всаживал снаряд за снарядом в мирный город.

Сын, погруженный в свою работу, вел дрона над вспышками разрывов и отмечал данные поправок.

Они задержались, наверное, нужно было отойти раньше. Но война не имеет сослагательных. Очереди ударили не прицельно. Рассредоточенной группе очереди, вспоровшие тишину вокруг, были не страшны. Да и стрелков не интересовали все. Кровавые пунктиры, прощупывая тьму, сходились в одном месте. В том месте, где вел свой небесный глаз оператор БПЛ, ЕГО СЫН.

Почувствовал ли он что-то? Были ли предчувствия, видения, мысли? Нет. Я был рядом с ним. Он четко и грамотно с железной волей руководил вверенному ему одному объединению. Отдавал приказы, принимал доклады, кого-то отчитывал, кого-то хвалил, делал свою нелегкую работу. Один, окружённый людьми, звуками, голосами.

Пуля ударила в голову, практически в висок. Фигура бойца, на несколько секунд оказавшаяся в росчерке трассера, покачнулась и тенью осела на землю. Зло рыкнули стволы группы. Лес наполнился грохотом ответных очередей и пороховым дымом. Две фигуры бесшумными тенями метнулись к упавшему телу.

Один закрыв собой упавшего, отсекая короткие очереди в сторону врага, дал возможность второму вколоть препараты и перевязать рану.

Вздрогнул ли отец в секунду, когда пуля ударила его сына? Почувствовал ли он что-то? Думаю, нет. Это не кино. Это война, и он выполнял свою военную работу. Он думал не о своем сыне, а о сотнях чужих сыновей, которые, подчиняясь его воле, шли к Победе.

Сын умер через два дня в госпитале прифронтового города. Его раненого, рискуя собой, вынесли из-под огня его товарищи. Все так, как в книгах, все так, как должно быть по-настоящему, там, где друг - это не тень в соцсети, а живой человек рядом, человек, готовый отдать за тебя свою жизнь.

Зуммера телефонов и раций, святящиеся экраны с тактическими схемами и картами, а на столе в траурной рамке фотография молодого парня. Синяя форма с десантными эмблемами на воротнике, значки парашютист, окончание учебного заведения. Прямой открытый взгляд, волосы цвета спелой пшеницы, почти детская улыбка. Но с фотографии на меня смотрит воин. Солдат, отдавший жизнь за свою страну, солдат, своей грудью и жизнью закрывший детей Донбасса. Парень, чей отец своей волей мог пристроить его в самый теплый арбатский кабинет, но не сделал этого, потому что любил его. Да, именно потому, что любил его, он отпустил его на войну, потому что уважение сына и других для него было Выше шкурных интересов и подлости.

Больно ли ему? Вам не передать ту боль, которую испытывает этот крепкий духом человек. Не передать боль, когда ее нельзя разделить, поделить, рассказав, поплакав в жилетку. Он не в состоянии этого себе позволить, потому что от его решений зависят жизни сотен и тысяч чужих сыновей. Но я видел, с какой болью этот мужественный человек смотрит на фотографию своего сына.

Ночью, когда телефоны и рации ненадолго замолкают, они остаются в кунге вдвоем, отец и сын, солдаты России.

А ещё в углу, сверху над аккуратно положенным автоматом, иконы. Оттуда сверху на отца с сыном смотрит Господь, и сын жив, жив, пока мы помним о нем, о его подвиге и подвиге его отца, закрывшего своим сыном чужих детей.