Сегодня: Пятница 29 Март 2024 г.

Доброволец

1 Февраль 2018 г.
Осенний лес тих. Он засыпает после летнего буйства. Он почти готов к долгой сонной зиме. Ватаги птиц вывели потомство и улетели на юг. Бабочки и стрекозы исчезли, отгуляв свой короткий трепетный век. Только трудяги-муравьи снуют между опавшими листьями - спешат дотащить последние припасы и закупоривают свои дома к длинной зиме.

Лес засыпает, и мягкий разноцветный ковер опавших листьев скрадывает, глушит редкие теперь звуки. И холодное солнце теперь - просто дневное светило. Оно не способно согреть бредущих по лесу странных людей. Их серые лица покрыты черными, въевшимися в кожу точками - порохом. Серая щетина на щеках, хриплое прерывистое дыхание - от клокочущих простудой лёгких. Стальной блеск одинаково серых глаз. Грязные, с рыжими прожженными дырами шинели. Черные, засаленные воротники гимнастерок. Ремни с полупустыми подсумками – отвисшие, сбившиеся на животы, застегнутые на пробитые в коже свежие дырки. Наверное, по этим ремням, как по годовым кольцам на деревьях, можно отмечать страшный путь солдатской судьбы – отступления.

Не таясь, хрустя сломанными ветками, люди несут через засыпающий лес свою драгоценную ношу - зеленый кокон плащ-палатки. Кокон этот, заляпанный, облепленный прелыми листьями, пристроен к сломанным стволам молодых березок. Оттуда, из глубины черного провала, как из пещеры, из амбразуры грязных в черной крови бинтов – взгляд стальных глаз. В нем не отражается голубое небо и блеклое солнце. В нем - черная боль и ненависть. В нем, как в зеркале, последний бой дивизии народного ополчения.

Алексей Прокофьевич Панченко… Старый, по меркам войны, солдат. Сорокалетний. Он помнил, как девятнадцатилетним пацаном-добровольцем ушел на фронт своей первой войны, Гражданской. Ушел потому, что не мог тихо сидеть в своем доме на окраине любимого города, Москвы. Ушел воевать за счастье народа. Своего народа. Закончил войну и вернулся, чтобы строить и поднимать то, что война разрушила. Его город зацвел, и о городе заговорил весь мир.

Любимый город брал свое начало с тихого маленького дома на окраине. Любимый человек в этом доме – жена. Свое спокойное счастье он черпал из взгляда ее всё понимающих бездонных глаз. За это тихое счастье он и воевал тогда, в Гражданскую. И, сидя на залитой летним светом веранде у сверкающего, в медалях, самовара, купаясь в любимых тихих глазах, в которых отражалось солнце, он понимал, как был счастлив.

Потом по брусчатке Москвы снова зачастили дробью, ударили слаженным тактом ботинки и сапоги. Он смотрел на уходящие шеренги и понимал, что и ему пора. Разномастными были эти шеренги - в черных ватниках, в пижонистых профессорских пальто, в старых кавалерийских шинелях. В кепках, в пилотках, в будёновках. Он смотрел на лица уходящих – веселые и серьезные, глубокие или немного бесшабашные – и понимал: ему тоже пора.

Жена тихо и немного покорно вздохнула, посмотрела ему в глаза и собрала нехитрый солдатский скарб. Быстро собрала, как будто он все эти годы ждал за дверью: «Доброволец… Разве удержишь его? Где там...».

Сейчас, в лесу, проваливаясь в морок боли, скрепя зубами так, что, казалось, еще немного, и они скрошатся в пыль, он вспоминал. Вспоминал, как у маленькой Вязьмы остался цвет Москвы. Как в стрелковых ячейках, близоруко щурясь слезящимися от напряжения глазами в прицелы винтовок, длинными музыкальными пальцами дергая стальные их затворы, лупили по серым чужим цепям мальчики, скрипачи и пианисты. И как навсегда исчезали они в кустах минометных разрывов, хоронивших в черной земле вместе с их телами ненаписанные великие произведения. Как под блестящими гусеницами черных танков оставались никогда уже не изобретенные мощные красивые машины и лекарства от страшных болезней. Вот в огненном смерче навсегда оборвалась великая поэма. Это ее автор, близорукий очкарик, студент-филолог, со связкой гранат бросился под те самые блестящие гусеницы. Дав ему, добровольцу Алексею Панченко, миг, чтобы сменить позицию и длинным росчерком пулеметной очереди проредить строй в грязно-зеленых куртках с закатанными рукавами.

…А потом вспышка и темнота. И теперь - качающиеся в такт шагающим голые ветви берез над головой. Это последние из их взвода несут его на себе. К дому несут, к Москве. К жизни и свету. Только сможет ли он жить теперь так же спокойно, как до войны?

Они вышли. Вышли и вынесли его. Были долгие операции и месяцы госпиталей. Было ликование и горькие слезы радости, когда в палату вбежала молоденькая девчонка-санитарка и включила «тарелку» репродуктора. Из динамика, чеканя слова – так же, как летом по брусчатке мостовой солдатские ботинки печатали шаг, понеслось: «Поражение немецко-фашистских войск под Москвой. Срыв вражеского блицкрига». Он плакал, понимая, что всё было не напрасно. А слёзы его были горькие из-за несбывшихся надежд тех, кто навсегда остался под Вязьмой.

Потом опять была война. И была первая, главная солдатская медаль - «За отвагу». Медаль была для него общая - на всех, оставшихся под Москвой. Были бои и трупы врагов. Были сожжённые русские и украинские деревни. Он первым поднимался в атаку, чтобы своими руками дотянуться до тех, кто там, под Москвой, растаптывал своими кованными сапогами ненаписанные книги и картины. Был главный солдатский орден - Славы.

А потом был последний его бой - в Закарпатье. Бой, где он снова первым поднялся в атаку. И вместе с десятками своих товарищей остался на склоне неизвестной «высотки». Последнее, что он увидел, были ее губы и ее глаза. А оттуда, из глубокой тишины неба, ему протянул руку и робко улыбнулся, глядя своими чистыми, огромными в очках глазами, студент-филолог, оставшийся под Вязьмой. Улыбнулся и сказал: «Пора!». Чтоб дочитать ему свою поэму?

За этот бой была еще одна медаль, и тоже «За отвагу». Но она так затерялась вместе с тысячами других неврученных наград в сейфах больших кабинетов. Да и не нужна она ему больше, медаль...

Долгий путь домой – по родной стране, вдруг оказавшейся разрезанной непонятными ему границами. Он вернулся туда, откуда уходил. Но дома с яблонями уже не было. И ее тоже больше не было. На месте их дома вырос красивый большой музей, с вечным огнем и памятниками. Памятниками им - оставшимся на фронте и вернувшимся.

Гроб с его останками внесли на руках в красивый зал мужественные солдаты из роты почетного караула. И люди в зале склонили головы над его прахом. Он смотрел на них сверху - высокий стройный мужчина в выбеленной дождями и ветром гимнастерке с двумя медалями «За отвагу» и орденом Славы на груди. Он обнимал за плечи немолодую, но еще очень красивую женщину, склонившую ему на плечо голову. А рядом с ними, смущенно улыбаясь, стоял молодой паренек в смешных круглых очках и в белой рубашке. И тихо читал им свои стихи.

Сергей Мачинский


Доброволец

1 Февраль 2018 г.
Осенний лес тих. Он засыпает после летнего буйства. Он почти готов к долгой сонной зиме. Ватаги птиц вывели потомство и улетели на юг. Бабочки и стрекозы исчезли, отгуляв свой короткий трепетный век. Только трудяги-муравьи снуют между опавшими листьями - спешат дотащить последние припасы и закупоривают свои дома к длинной зиме.

Лес засыпает, и мягкий разноцветный ковер опавших листьев скрадывает, глушит редкие теперь звуки. И холодное солнце теперь - просто дневное светило. Оно не способно согреть бредущих по лесу странных людей. Их серые лица покрыты черными, въевшимися в кожу точками - порохом. Серая щетина на щеках, хриплое прерывистое дыхание - от клокочущих простудой лёгких. Стальной блеск одинаково серых глаз. Грязные, с рыжими прожженными дырами шинели. Черные, засаленные воротники гимнастерок. Ремни с полупустыми подсумками – отвисшие, сбившиеся на животы, застегнутые на пробитые в коже свежие дырки. Наверное, по этим ремням, как по годовым кольцам на деревьях, можно отмечать страшный путь солдатской судьбы – отступления.

Не таясь, хрустя сломанными ветками, люди несут через засыпающий лес свою драгоценную ношу - зеленый кокон плащ-палатки. Кокон этот, заляпанный, облепленный прелыми листьями, пристроен к сломанным стволам молодых березок. Оттуда, из глубины черного провала, как из пещеры, из амбразуры грязных в черной крови бинтов – взгляд стальных глаз. В нем не отражается голубое небо и блеклое солнце. В нем - черная боль и ненависть. В нем, как в зеркале, последний бой дивизии народного ополчения.

Алексей Прокофьевич Панченко… Старый, по меркам войны, солдат. Сорокалетний. Он помнил, как девятнадцатилетним пацаном-добровольцем ушел на фронт своей первой войны, Гражданской. Ушел потому, что не мог тихо сидеть в своем доме на окраине любимого города, Москвы. Ушел воевать за счастье народа. Своего народа. Закончил войну и вернулся, чтобы строить и поднимать то, что война разрушила. Его город зацвел, и о городе заговорил весь мир.

Любимый город брал свое начало с тихого маленького дома на окраине. Любимый человек в этом доме – жена. Свое спокойное счастье он черпал из взгляда ее всё понимающих бездонных глаз. За это тихое счастье он и воевал тогда, в Гражданскую. И, сидя на залитой летним светом веранде у сверкающего, в медалях, самовара, купаясь в любимых тихих глазах, в которых отражалось солнце, он понимал, как был счастлив.

Потом по брусчатке Москвы снова зачастили дробью, ударили слаженным тактом ботинки и сапоги. Он смотрел на уходящие шеренги и понимал, что и ему пора. Разномастными были эти шеренги - в черных ватниках, в пижонистых профессорских пальто, в старых кавалерийских шинелях. В кепках, в пилотках, в будёновках. Он смотрел на лица уходящих – веселые и серьезные, глубокие или немного бесшабашные – и понимал: ему тоже пора.

Жена тихо и немного покорно вздохнула, посмотрела ему в глаза и собрала нехитрый солдатский скарб. Быстро собрала, как будто он все эти годы ждал за дверью: «Доброволец… Разве удержишь его? Где там...».

Сейчас, в лесу, проваливаясь в морок боли, скрепя зубами так, что, казалось, еще немного, и они скрошатся в пыль, он вспоминал. Вспоминал, как у маленькой Вязьмы остался цвет Москвы. Как в стрелковых ячейках, близоруко щурясь слезящимися от напряжения глазами в прицелы винтовок, длинными музыкальными пальцами дергая стальные их затворы, лупили по серым чужим цепям мальчики, скрипачи и пианисты. И как навсегда исчезали они в кустах минометных разрывов, хоронивших в черной земле вместе с их телами ненаписанные великие произведения. Как под блестящими гусеницами черных танков оставались никогда уже не изобретенные мощные красивые машины и лекарства от страшных болезней. Вот в огненном смерче навсегда оборвалась великая поэма. Это ее автор, близорукий очкарик, студент-филолог, со связкой гранат бросился под те самые блестящие гусеницы. Дав ему, добровольцу Алексею Панченко, миг, чтобы сменить позицию и длинным росчерком пулеметной очереди проредить строй в грязно-зеленых куртках с закатанными рукавами.

…А потом вспышка и темнота. И теперь - качающиеся в такт шагающим голые ветви берез над головой. Это последние из их взвода несут его на себе. К дому несут, к Москве. К жизни и свету. Только сможет ли он жить теперь так же спокойно, как до войны?

Они вышли. Вышли и вынесли его. Были долгие операции и месяцы госпиталей. Было ликование и горькие слезы радости, когда в палату вбежала молоденькая девчонка-санитарка и включила «тарелку» репродуктора. Из динамика, чеканя слова – так же, как летом по брусчатке мостовой солдатские ботинки печатали шаг, понеслось: «Поражение немецко-фашистских войск под Москвой. Срыв вражеского блицкрига». Он плакал, понимая, что всё было не напрасно. А слёзы его были горькие из-за несбывшихся надежд тех, кто навсегда остался под Вязьмой.

Потом опять была война. И была первая, главная солдатская медаль - «За отвагу». Медаль была для него общая - на всех, оставшихся под Москвой. Были бои и трупы врагов. Были сожжённые русские и украинские деревни. Он первым поднимался в атаку, чтобы своими руками дотянуться до тех, кто там, под Москвой, растаптывал своими кованными сапогами ненаписанные книги и картины. Был главный солдатский орден - Славы.

А потом был последний его бой - в Закарпатье. Бой, где он снова первым поднялся в атаку. И вместе с десятками своих товарищей остался на склоне неизвестной «высотки». Последнее, что он увидел, были ее губы и ее глаза. А оттуда, из глубокой тишины неба, ему протянул руку и робко улыбнулся, глядя своими чистыми, огромными в очках глазами, студент-филолог, оставшийся под Вязьмой. Улыбнулся и сказал: «Пора!». Чтоб дочитать ему свою поэму?

За этот бой была еще одна медаль, и тоже «За отвагу». Но она так затерялась вместе с тысячами других неврученных наград в сейфах больших кабинетов. Да и не нужна она ему больше, медаль...

Долгий путь домой – по родной стране, вдруг оказавшейся разрезанной непонятными ему границами. Он вернулся туда, откуда уходил. Но дома с яблонями уже не было. И ее тоже больше не было. На месте их дома вырос красивый большой музей, с вечным огнем и памятниками. Памятниками им - оставшимся на фронте и вернувшимся.

Гроб с его останками внесли на руках в красивый зал мужественные солдаты из роты почетного караула. И люди в зале склонили головы над его прахом. Он смотрел на них сверху - высокий стройный мужчина в выбеленной дождями и ветром гимнастерке с двумя медалями «За отвагу» и орденом Славы на груди. Он обнимал за плечи немолодую, но еще очень красивую женщину, склонившую ему на плечо голову. А рядом с ними, смущенно улыбаясь, стоял молодой паренек в смешных круглых очках и в белой рубашке. И тихо читал им свои стихи.

Сергей Мачинский