Разбитая бомбами и снарядами, наскоро латанная и перелатанная, виляющая влево-вправо, как сильно пьяный извозчик, фронтовая дорога Синявино – Гонтовая Липка. Весенняя хлябь грязевых озер, в которые превратились ещё месяц назад робкие талые лужицы. Надсадный рев слабенького мотора и из-за поворота, виляя в такт дороге, выскакивает заляпанная грязью, доверху груженая ящиками полуторка. Хлопая брезентовым тентом, смело начинает форсировать очередное грязное озеро. «Встанет, не вытянем», - как-то равнодушно бьётся в голове усталая мысль. Машина, плавно сбросив обороты, крадется по двери в коричневой жиже, уверенно приближаясь к краю лужи. Повинуясь виртуозным действиям водителя, выскакивает на сухое и, помахивая брезентом, весело скачет дальше. Глядя в сосредоточенное лицо водителя, ловлю мысль: «Какое настоящее лицо. Настоящее, прям оттуда с фронта, из горящего 41 или из тяжёлого 42, переломного 43, победных 44 и 45-ого».

Так я увидел первый раз его - Эдика. Эдуарда Иликовича Титберия - моего товарища. Он не был ни реконструктором, ни поисковиком в том виде, в каком мы привыкли. Он был МУЖИКОМ. Простым, честным, безотказным. Он был НАСТОЯЩИМ. Редко к кому в последнее время можно применить такой эпитет - «НАСТОЯЩИЙ». Он как будто жил теми, давно забытыми понятиями НАСТОЯЩИХ людей той далёкой войны, тех огненных и славных 40х-50х. Он и в нашей жизни смотрелся как-то неправильно. Для нас, современных, неправильно.

Имея квартиру в центре столицы, жил в бытовке музея. На деревянном топчане, среди старых машин, танков и орудий ему было комфортней, чем на мягком диване, среди шума города и сверкающих современных машин. И эти машины, и танки отвечали ему взаимностью, не подводили на важных мероприятиях. Они видели в нем своего, НАСТОЯЩЕГО, оттуда. Немногословный, он прожил по-настоящему сложную, наверное, истинно русскую жизнь. В этой жизни было все: и тяжёлая работа водителя на северных трассах, и тюрьма по непонятному, надуманному делу, и война. Страшная братоубийственная гражданская война соседа с соседом. Где вчерашние пацаны-одноклассники стреляли друг в друга уже из настоящего оружия и навсегда закапывали друг друга в землю. Было бегство с Родины и лишение возможности когда-либо вернуться к своему дому, просто потому, что фамилия не подходит под стандарты победивших, даже если ты и воевал на их стороне. Было испытание роскошью и деньгами в 90-е, которое он выдержал и остался человеком. Он был выше многих вещей, которые мы считаем важными. У него была Вера - настоящая, глубокая, непоказная. Вера в Бога, в Душу, в чистоту.

В экспедициях он всегда оставался ночевать на поле боя, там, где лежали такие же НАСТОЯЩИЕ мужики. В 2015 году, когда поднимали из болота погибший в 1943 году самолёт, зимой в 20-градусный мороз, когда мы все бегом бежали согреться в машины и ехали ночевать в тёплый дом, красными от холодной воды руками обнимая печку, он оставался на болоте и один в темноте выкладывал из обломков самолёт. Он работал, конструктор. И через четыре дня отрывки и обломки горелого, расстрелянного железа приобрели очертания стальной птицы. И когда все остальные увидели это, на болоте долго стояла тишина.

Когда его не стало, я часто вспоминал, о чем мы говорили с ним? Ведь говорили мы много и часто. И, вспоминая, понял, ему было тесно в нашем мире. Я иногда ловил себя на мысли, что у меня в голове наступает дисбаланс, когда я смотрю на него и слышу, что он говорит. Простой мужик, с большими, грубыми руками, чёрными от машинного масла и сажи, с дешевой сигаретой в зубах, не рассуждает, а анализирует творения классиков, анализирует и цитирует Библию и Коран, буддистское учение и статьи из трудов Сталина. Он не просто «умничал» или рассуждал, он говорил то, в чем уже был уверен и из чего уже сделал выводы, для себя принял как верное. И моё право было или принять его мысли за верные, или остаться при своих. Он не спорил. Он слушал и соглашался, либо вставал и уходил, переключался на нейтральные вещи.

Был ли он моим другом? Нет, скорее всего. У таких как он, друг бывает один. Он был моим товарищем. Товарищем, с которым можно говорить обо всем, не опасаясь непонимания или подставы. Он для всех для нас был товарищем. Для тех, с кем он был рядом, рядом с ним не было плохих людей. А друг на всю жизнь у него был один - его старший брат. И это, наверное, правильно.

Его не стало неожиданно, трагически, скоропостижно, множество страшных слов можно найти. Но неожиданно для кого? Для нас, простых смертных, наверное, да. Но не для него и не для Бога. Господь забирает самых достойных, а достойным на Земле тесно, было тесно и Эдику среди нас. Я думаю, он где-то там, вдалеке, ведёт сейчас по разбитой фронтовой дороге свою любимую полуторку. Сосредоточен, сдвинул брови под надвинутым на лоб квадратным козырьком фуражки с чёрным околышем и красной эмалевой звездой. Держит натруженными руками со следами въевшегося в кожу машинного масла потертый руль, попыхивает «беломориной» и улыбается. А в кузове у него смеются молодые парни, те, которых он когда-то помог вернуть, и покрикивают, весело стуча ему по фибровой крыше кабины: «Не гони, Папаша» А он усмехается и сбавляет газ. А мы? Мы тут должны доделать то, о чем он мечтал. Чтоб для нас ветром не задуло костёр.

Удачи тебе, Эдик...