Он сидел на бруствере неглубокого, только что вырытого им окопчика, свесив ноги вниз, и смотрел на "топчущего" его гордость муравьишку. Новые, заботливо смазанные дегтем и жиром солдатские ботинки 46-ого размера. Сколько он двухметровой верстой, тенью ходил за пожилым старшиной, меся валенками, а потом самодельными опорками мерзлую грязь. Как счастлив был, светясь медным пятаком, притопывая по дну траншеи новыми, полученными позже всех в роте ботинками. И вот какой-то "мураш" топчется по этой красоте. Он вяло тряхнул ногой, муравей удержался. Рассеянным взглядом скользнув выше окопа в траву, солдат задумался и прекратил попытки согнать насекомое. В утренней звенящей тишине окапывались его товарищи. Место командир им выбрал царское. Здесь и воевать и случись что и лежать по-людски. После болотных черных троп, запруженных подлесков, осиновых и ивовых "гмызников", торфяной избитой воронками "чепурги", где остались плавать растерзанные и не убранные тела их товарищей, - сказка. Чистая с редкими, величественными елями и соснами песчаная высотка просто как оазис в мокрой, склизкой круговерти фронта. Щелкнув сошками, на бруствер стал «Дегтярь». «Шух, шух, шух», - шумел, слетая с лопатки соседа, песок. Он посмотрел вниз: «Глубже вырыть? Да к чему? Старлей сказал до обеда продержаться!»

Против всей той лавины, что гнала их по болотам, это как против всей их Европы встать. Встать-то встанем, сколько они уже оставляли таких вот заслонов? Сколько слушали вдалеке заполошную стрельбу и разрывы, сколько потом в их ушах гудела оборвавшая тишина? И здесь. Не долго им стоять. Самые сильные, выносливые и опытные оставались в этих заслонах, давая шанс ослабевшим. Он бы, наверное, остался на первых еще заслонах со своей богатырской фактурой и 46-м размером ноги. Но каждый раз, глядя в его по-детски наивные, просящие глаза: «Давайте, я. Я могу! Я готов!», Старлей, чуть старше его паренек, отводил взгляд и назначал другого. Но другие кончились еще там, в топях и «гмызниках», пришел их черед.

Бой начался как-то неожиданно и вяло. На поляне замелькали чужие тени. Недружно прощелкали винтовки товарищей, сыпанул в ответ немецкий автомат. Он скользнул в окопчик, приподнял ствол и не увидел цели. А потом с неба привычно загудело. Разрыв, разрыв, разрыв. Немцы их зауважали, устав терять на каждом километре этого дремучего леса по пять-десять, а то и больше человек. Мины «восьмидесятки» и снаряды 105 мм методично перепахивали высотку. Рвали в клочья сосны, елочки и людей. На отделение вывалили железа, как на батальонный укрепрайон. Он накрыл своим большим, горячим телом тонкое, стальное тело "Дегтяря" и молил Бога выжить, и чтоб песок не попал в механизм. Просил об одном, чтоб дал шанс еще раз увидеть в прицеле серые тени, нажать на спуск и почуять, как кулем валится на песок серый сверхчеловек.

Под прикрытием артогня немцы обходили высотку, выходя в правый фланг, откуда при их появлении не стреляли. И вот, когда осела пыль и дым разрывов, а запах сгоревшей взрывчатки стал забивать смолистый запах елей из разбитых снарядами, поломанных, измочаленных осколками стволов, на опушку робко вышли пехотинцы. Озираясь, пригнувшись первые сделали несколько шагов. Взмахнул рукой «унтер». Двинулась цепь. Пройдя несколько шагов, «унтер» сначала почувствовал, а потом увидел глядящие на него над блином русского пулемета глаза. Мальчишеское, да нет, детское, конопатое лицо русского контрастировало с просто богатырскими, широкими плечами. А последнее, что увидел и осознал немецкий унтер, перед тем как грудь его разорвала очередь из пулемета, были совсем не детские стальные глаза русского солдата. Глаза полные уверенности и Правды.

После того как еще десять минут высотку ковыряла артиллерия, немцы утащили тела своих убитых. Они какое-то время потерянно, будто что-то осознавая, бродили среди изрытой взрывами высоты, смотрели на полузасыпанные, разодранные тела нескольких русских. И еще медленнее, часто оборачиваясь назад, двинулись в лес за уходящими советскими ротами.

Я сидел над Ним на бруствере окопа и смотрел, как по огромному 46-го размера солдатскому ботинку ползет муравей. Шух, шух, шух. Летел песок с лопатки Сани Савельева. Он из соседнего окопчика мужика поднимает. Тоже здорового, крепкого мужика в ботинках 45-ого размера. Еще шестерых раньше вынесли. Болтал ногой и думал. Вот если бы не унтера Он немецкого из пулемета приголубил. Если бы зашел он, два метра молодости и силы, в этих здоровенных солдатских ботинках в красивый парадный кабинет. Туда, где сидят все эти Круппы, Ротшильды, Рокфеллеры и назначенные жирными кошельками Гитлеры, Гиммлеры, Геббельсы. Взял бы их лопатами мужицких рук за сопливые носы, крутанул бы, чтоб слезы из глаз, вытряхнул из дорогих костюмов и кителей и свернул бы их цыплячьи шеи. Тряхнул бы остальных, что помельче, чтоб в штаны все из кишок выпало, и пошел бы землю пахать, баб любить и детей, внуков растить. Но нет, они унтеров немецких, румынских, итальянских и других всяких сюда к нам на высотки гнали и гнать будут. И их, дурных, возомнивших какой раз себя великими, нам в прицелы видеть. Сидели мы над ними на песочке, чаек лесной пили, на небо тихое, голубое смотрели и думали. Где все эти умники, что талдычат о полезности войн в решении демографических проблем и проблем перенаселения? Может, сейчас валяются в койке больничной со шлангом, гофрированным в горле, и под тихий писк аппаратов медицинских молят, чтоб господь им еще шансик дал, да годочков отмерял. Не думают они, что были бы живы все в мире люди, те, кого войны раньше времени в клочья порвали. Может, кто из них давно бы лекарство от хворей всех придумал. Может, сам он или внук его, не родившийся, звездолет с двигателем на какой-нибудь космической энергии придумал. И люди на других бы планетах расселились.

Так нет, будут жирные кошельки, субтильные, с пустыми глазами и цыплячьими шеями из воротников дорогих костюмов торчащих новых Гитлеров бесноватых отыскивать и назначать. А те снова головы без того дурные дурить мыслями об исключительности и богоизбранности. И будем мы опять сквозь прицелы на Гансов, Янеков и других всяких Урмасов смотреть и неродившееся Великое в землю снарядами закапывать.

Видно, не дойдет до «унтеров» никогда, что покуда их тушки молодые и здоровые русский меч, штык, пуля рвет, где-то в дорогих кабинетах сидит человечек субтильный и барыш, заработанный, на тушке его подраной, в карман дорогого пиджачка ручкой нежной, труда не ведавшей, укладывает. Земля всех примет, но для пустых людей на том жизнь и закончится, вечную-то не продают. А те, кто продлить ее мог, свершениями разными, те в землю снарядами, да минами закопаны. Так вот для пустых - темнота вечная настанет, а кто в душу человеческую верит, может встретит там парнишку молодого конопатого в ботинках здоровенных солдатских и пойдет с ним и товарищами его дальше, к Свету.