Замызганный талым черным снегом лес. Рыжая, всклокоченная, как начесанные, грязные волосы, прошлогодняя трава, а по ней черными проборами разбитые минометным огнем траншеи, внизу, у подножья высот в болоте. Белые, словно выбитые сломанные зубы, в оскаленном, черном, кричащем рту огромного великана - разбитые артиллерийским огнем стволы деревьев. Вода, черная болотная жижа в неглубоких, чуть по пояс наших траншеях и ячейках.

Бледные, грязно-серые, в цвет шинелей и гимнастерок лица солдат. Словно смазанные белые пятна на черном фоне стенки окопа. И только лихорадочный блеск глаз, наполненный ненавистью из-под заляпанных грязью коротких козырьков стальных шлемов, говорит, что это живые, пока ещё живые люди. Туман, поднимающийся от болота, смешивается с махорочным дымом из ячеек и траншей, яркие как дьявольские, красные глаза, огоньки самокруток, укрытые в черные солдатские ладони, и опять глаза, когда-то карие, голубые, синие, изумрудно-зеленые, здесь они теперь одинаково черные на землистых провалах одинаковых лиц. А в них яркими вспышками отражаются оранжевые всполохи, изредка взрыкивающих смертельным огнем, срезов пулеметных стволов на высоте. Вспышка, дымный след красного шара ракеты в небо и рывок, рывок белых пятен в серых шинелях, и блеск черных провалившихся глаз, и хриплое, срывающееся в рев дыхание соседа. Блеск в неровном свете рождающегося дня, десятков штыков на винтовках и где-то с левого фланга, как страшный нечеловеческий вой зарождающийся крик «УРААААААААААА». И в ответ, как из разбуженного воткнутой палкой муравейника, огонь с высот, смертельный вихрь пулеметных очередей, залпы карабинов и свист падающих мин. И падают пронзенные смертью наповал, выпадая из серой, железной массы, ребята. Смотрят в затянутое рваными облаками небо последний раз уже голубыми, зелеными, карими, синими глазами, и течет по вдруг перед смертью порозовевшим лицам алая кровь из разорванных ран, и лежат, устилая скаты высот, уже не солдаты, а сыновья, мужья, отцы, деды: Иваны, Семены, Александры, Степаны.

И вой, родившийся в солдатском рвущем врага строю, перекинувшись через наполненные адским огнем высоты, перекидывается в деревни, дома, бараки и квартиры, он подхвачен материнскими, женскими, девичьими голосами. Этот вой до сих пор летит над нашей землей десятки лет… Кто-то его слышит, и он рвет душу, не давая спать по ночам, вырывая из теплых постелей и дачных шезлонгов, отрывая от семей, близких, знакомых и работы. Этот вой на время в голове затихает только здесь, где родился, у подножий огненных высот, окраин мертвых болот и долин смерти.

А кто-то спит спокойно, живя в красивом коттедже, построенном на воронке с солдатскими костями, разъезжая на красивом лимузине, купленном на деньги, полученные с песка из разрытого на их могилах карьера или за лес с делянки, куда трелевщики втоптали их кости. Их не тревожит вой, стоящий до сих пор на нашей земле. Может им повезло? Может. Но этот вой прорвется, прорвется в душах их детей или внуков, которые откажутся брать у родителей грязные, в крови и боли деньги, сваренные, как страшный холодец на костях их погибших в бою прадедов. И будут прокляты детьми, не слышавшие страшный звериный вой нашей земли. А проклятые после смерти будут вечность раз за разом вставать из залитой гнилой водой траншеи и бежать со страшным воем на плюющиеся смертельным огнем высоты, и раз за разом падать, разорванные пополам трассирующей очередью, и снова реветь, и выть от безумной боли и осознания того, что за ним никто не придет, не помолится и не попросит за него перед Богом! Разорвет ковшом экскаватора его тело, гусеницей трелевщика в вечную бездну память о нем. Равнодушие рождает равнодушие живых и проклятие, павших и не родившихся поколений, потому что павшие были лучше, а родившиеся будут лучше.

Прорвется и другое: рано или поздно вернется потребность в больших, крепких семьях, когда брат за брата в ответе, когда за отца и мать отдают последнее... Пусть сейчас нам вбивают в голову и внедряют мнимую независимость, постулаты о том, что "ты никому ничего не должен, живи в кайф". Вот и получается, что наворованное или на костях заработанное отцом либо приводит к беде детей, либо отвергается. Добра не жди. Все равно вернется все рано или поздно... Скорее всего теми, кто будет и будет лучше!