N-ская часть жила своей армейской, тихой, по меркам девяностых годов, жизнью в N- ском гарнизоне, затерянном в центральной России. Выживать в разваливающейся стране здесь было куда легче, чем в тайге Забайкалья или на берегах Амура. Последняя свежая кровь романтиков-лейтенантов последних еще СССРовских выпусков растворилась в местном населении и с годами превратилась в седых, обросших тещами, огородами, гаражами капитанов, выслуживающих до священной «двадцатки» календарных лет на пенсию. Молодняк из училищ прямиком бросался на латание дыр в разбегающиеся до лучшей жизни воинские части отдаленных округов или в кровоточащие «горячие» точки. Служба шла, латались дыры обветшавших казарм и парков, по-тиху без фанатизма растаскивались склады и техника "НЗ" для того, чтоб выжить и кормить семьи в условиях тотального безденежья и нищеты.

Боевая подготовка ограничивалась походом раз в неделю в караул и еще раз в месяц внутренним нарядом по охране того, что еще позволяло воинской части называться регулярной и боеготовой. Но девяностые уже закончились. Уже где-то там в Кремль под новогодний бой курантов вошел новый человек. Отряхнулись от пыли генеральские кителя генштабистов, давно не одеванные по причине их ненужности. Заворочалась на Кавказе, скинув оцепенение преданная и посаженная на цепь приказа «Стоять и не соваться» группировка войск. Слушатели военных академий все чаще появлялись на лекциях, а не на охране кабаков и казино. Получали навыки и знания. Выпускники этих академий большей частью стали отправляться в войска, а не сбросив опозоренные не ими, а властью погоны, оседать в офисах столичных фирм. Армия, как и страна, пока не оживала, она стряхивала с себя пыль. Навыки, знания, опыт были почти утрачены, пропиты, забыты, просижены в гаражах и на огородах, но люди уже начинали жить и вспоминать. Только давались эти воспоминания, где-то кровью и болью, где-то потерями, а где-то, к счастью, обходилось и смехом.

Вот и в N-скую часть после очередного непонятного переподчинения и реорганизации была влита свежая кровь. Кровь эта появилась в виде двух молодых «старлеев», чудом выживших в круговерти контртеррористической войны на Кавказе, напившихся там ненависти, но не сломавшихся, не утративших желание служить своей стране и получивших неоценимый боевой опыт. И молодого же «перспективного» начштаба подполковника Иванова из «арбатского» военного округа, выпускника академии, чей куратор или родственник, быстро смикитив и прокачав ситуацию, направил «дикорастущего» в настоящую часть, отметиться перед «суворовским» рывком в Генштабовский кабинет на Знаменке.

«Старлеи» в застиранных камуфляжах появились тихо. Сверкая злыми, колючими глазами перед строем части коротко доложили о себе, громко с пьяным мордобоем и слезами боли от пережитого влились в коллектив за нехитрым «проставоном» в гаражах. И растворились в своих ротах, нещадно гоняя прапоров, "контрабасов" и «срочников» по полям и лесам, погрузившись в науку, пусть пока и не побеждать, но хотя бы выживать.

Начштаба подполковник Иванов ворвался в жизнь части с грохотом. В новом невиданном доселе камуфляже, в нашивках, шевронах и вышитых звездах, кокардах. В скрипящих заморских берцах и оливковом берете он был неотразим среди замшелой массы древних капитанов еще советского образца в разномастной форме от частого переподчинения, то летчикам, то танкистам, то ракетчикам, то морякам. Часть затаилась, надеясь переварить и этого полководца, но генеральная линия уже изменилась. Армия отряхивала пыль, все чаще занимаясь своим армейским делом, и даже погасшие было глаза советских лейтенантов, российских капитанов загорелись военным огнем, ноооо…

Вечный студент, карьерист с арбата почему-то считал, что боеготовность состоит в бесконечных строевых смотрах и перешивке слева на право раз в месяц меняющихся шевронов и эмблем, и глаза вояк опять замерли. Только свежие «старлеи» продолжали гонять свои роты и, нещадно цапаясь с начальником штаба, открыто саботируя его строевые смотры и учения на плацу "пеший по-конному". И, скорее всего, сожрал бы он и этих двоих, но пришло время большой проверки боеготовности. Вывести боевую колонну из сорока машин, большая часть из которых не выходила из боксов с момента развала страны, это Вам не «фунт изюма». А уж провести ее по-боевому и выполнить задачу на глазах генералитета, это, скажем так, в те времена - Подвиг. Началось планирование и натаскивание.

Подполковник Иванов воевал, воевал он часто, воевал и побеждал в кровавых баталиях. Увешанный залуженными орденами он врывался во главе бронеколонн в ущелья и аулы, освобождал из окружения своих менее удачливых однокашников по различным им оконченным курсам и академиям. Запыленный, с неостывшим пулеметом в руках спрыгивал с брони БМП и просыпался. Но чувство красоты победы жило в нем неудержимо. Часть пыхтела, надрывалась и мучилась, как пожилая роженица, пытаясь произвести на свет виденную им во сне красоту боевой колонны. И вот, после просмотра очередного новостного ролика с Кавказа, он вызвал одного из «старлеев» и не терпящим возражения голосом приказал за оставшиеся до проверки три дня установить в кузов УРАЛа пылящуюся на складе артвооружения зенитную установку ЗУ-23-2. Он видел, как эффектно, поднимая тучи пыли, эта штуковина лупила по укрывшимся в «зеленке» склонов гор боевикам, а журналист, чуть не повизгивая от щенячьего восторга, рассказывал про эту инновацию еще Афганской войны. «Старлей» долго хмурился и убеждал начштаба, что это не имеет смысла, ведь на складе нет ни одного снаряда для «зушки». Убеждал, приводя какие-то цифры, уже давно забытые подполковником, про сумасшедшую отдачу на ствол и бешенную скорострельность пушки. Зло бросал, что пушка без надежного крепления к раме УРАЛа, которое просто невозможно произвести без частичного демонтажа кузова, попросту улетит с машины вместе с расчетом. Получил четкую, даже его сбившую с толку, команду: «Закрепить на тросы, все равно никто не поймет, а смотреться будет красиво!».

Махнув в боксе сотку «наркомовских» со злости на свою судьбу, успокоенный прапорами «старлей» выполнил задачу. И вот старая советская пушечка, предназначенная для уничтожения низколетящих целей, раскорячив сложенные колеса, заняла свое место в кузове УРАЛа, лишившегося в результате этого действа обоих бортов. Вроде как все, но пришлось срочно собирать совещание на тему крепления у орудия номеров расчетов при ее движении. Пушечка без бравого расчета, сидящего на штатных местах, смотрелась одиноко и не так «героически», как это было в «суворовских» снах начштаба. Зимняя погода и снятые борта УРАЛа давали ему понимание, что замерзший и выпавший в полудреме под колеса колонны солдатик может поставить крест на генштабовской карьере, и порождали в голове подполковника «гениальные» военные мысли и решения. «Взять и привязать к креслам. Сверху одеть бушлаты и бронежилеты!» - был начальственный вердикт.

Удерживаемый за рукава потертого бушлата древними капитанами «старлей» дышал, как выброшенный на берег кит. Плюнув и занюхав еще пахнувшим порохом Кавказа рукавом очередную сотку, принялись мастырить крепления. И вот наступил день «премьеры», как говорится, в воздухе пахло праздником и сгоревшими литрами солярки и бензина. Примотанные несколькими слоями веревок и ремней солдатики заняли места у «безснарядного» орудия, сверху, как настоящим рыцарям современности, им помогали облачаться товарищи. Бушлат, бронежилет, шапка, каска, рукавицы. Как сытая, урчащая, очень странно выглядящая на сверкающем белом снеге зеленая змея, строилась и готовилась к выходу колонна! Метались и матерились прапора и водители-контрактники, меняя сдохшие в самый ответственный момент аккумуляторы и заталкивая в боксы умершие уже, наверное, навсегда машины-доноры. Клубы дыма от машин и пара из солдатских ртов туманом вились над колонной.

Начштаба летал - вот его гордость! Хищно, тонкими стволами орудий ощупывает горизонт зенитка, и сосредоточенные от опасности вывалится из «гнезда», но такие мужественные от этого номера расчета. Красиво! А там, впереди, в двух километрах у гарнизона, ждет его слава и Победа в лице проверяющих генералов.

В последний момент, к неудовольствию генштабовцев, комиссию, которую они планировали провести как всегда в банях, саунах и кабаках, предоставленных командирами частей на сэкономленные на сдаче металлолома и других вещей деньги, возглавил выдернутый на пополнение новой кровью генштаба с Кавказской группировки генерал, да еще Герой России. От него неприятно, для изнеженных московских носов, пахло порохом, дешевым одеколоном и таким же дешевым табаком. А еще от него просто несло уверенностью, злостью и мужиком. Настоящим мужиком - боевым офицером!

Колонна застыла, подполковник с непередаваемым трепетом красиво, как на параде, взмахнул лично сшитым красным флажком, лихо, как ему показалось, почти на ходу, запрыгнул в командирский УАЗик и под зимним, таким празднично-ярким солнцем, покатил на встречу своим уже генеральским лампасам.

«Старлей» выплюнул в окно прилипший к губе окурок, отвесил задремавшему водиле подзатыльник и прошипел: «Погнали уже, воин!» По наставлению, светя фарами, колонна вошла в район и уперлась во внимательные глаза генерала и осоловевшие от холода глаза его свиты, пляшущей на примороженной обочине модельными «кабинетными» туфлями. Иванов, в лихо заломленном, несмотря на звенящий мороз, берете, нараспев доложил о прибытии колонны и, сжирая глазами начальство, замер в непонимании, глядя на какого-то не настоящего, одетого в обычную синюю офицерскую овчинную шапку генерала. А где же такая, лелеемая в мечтах папаха с алым, с золотом, верхом? Почему на нем простые камуфлированные штаны, а не брюки с лампасами? Что это за уродливые берцы, где блеск лака остроносых генеральских туфель?

«Ты что в этом чепчике воевать на морозе собрался?» - еще больше ошарашил подполковника вопрос. «Ну пошли, посмотрим, что вы тут настроили нам, «зеленые береты», - с какой-то угрозой сказал проверяющий и размашистым шагом двинул к колонне.

Иванов оттренированным движением взмахнул флажком. Колонна, ночами тренированная на парковом плацу, почти в унисон взрыкнула перегазовкой и замолчала, причем многие машины без аккумуляторов замолкли надолго. Одновременно хлопнули двери и люки, расчеты и отделения замерли у машин. Все, кроме сосредоточенно сжимающих рукояти наводки намертво закрепленных зенитчиков. Ну это и нормально, а вдруг налет?

Генерал шел мимо людей, вглядывался в глаза и лица, морщился от разномастности униформы, хмурился от облупившейся краски и потрескавшейся резины колес боевых машин. И вдруг замер у зенитки. Мужественные, обветренные докрасна лица солдат устремлены в голубое небо, только чуть подводят слезящиеся на ветру глаза. Замер и Иванов: «любуется», жаворонком порхнула мысль. «Вот я молодец. Удружил, порадовал мужика. Он же только с Кавказа. А мы уже вот передовой опыт переняли». Генерал смотрел на УРАЛ, будто что-то искал. «А где БК везете?» - прервал генерал мечты начштаба о лампасах. «БК как глыба вполз в память подполковника. Это БК и, увидев смеющиеся глаза вытянувшегося в струнку у машины «старлея», он вспомнил его доводы о том, что боекомплект у зенитки - пол УРАЛа и, если его нет, это сразу заметно знающему человеку.

Но надежда еще жила. Иванов затараторил, что-то про тренировку и условный выход, что снаряды при необходимости будут дополучены, но под все суровеющим взглядом генерала понимал, что это провал. Генерал долго ждал этого часа, еще там, на Кавказе, в первую войну командуя батальоном в мясорубке первых месяцев боев, он мечтал дотянутся до горла тех «красавцев» из теплых кабинетов, которые присылали ему директивы и указания, бензин вместо солярки, патроны и снаряды другого калибра, открытые грузовики вместо брони, спирт вместо воды, а йод вместо противошоковых. И грянула буря. Пух и перья летели от подполковника и от всей генеральской свиты, отвечавшей за подготовку учений, и самым мягким выражением было: «Очковтирательство, тупость, за которую приходится платить кровью».

Выдохнув паром перед очередной тирадой, генерал поднял глаза на верх, увидел устремленные в голубое небо стволы и окоченевшего сержанта за рукоятками наводки, остывая, выдохнул: «Сержант, слазь, поезд дальше не пойдет. Переходи в пехоту, зенитчик». Уже успокаиваясь, генерал продолжил распекать старший офицерский состав. Через три минуты, почти окончательно остыв, он опять посмотрел на громоздящуюся над ним зенитку и обнаружив там, в виде каменного изваяния сержанта, уже с нажимом, приказал: «К машине, сержант!»

Выдержав паузу, прикуривая дешевую, но крепкую сигарету, не обнаружив над собой никакого движения, генерал поднял потемневшее от злости лицо и выдохнул сержанту шипящим голосом мультяшного удава Каа: «Сееееррржжанннтттт, я шшштото, не ясно сказал?»

Слезы текущие от ветра по лицу зеленого, только с учебки сержанта усилились слезами обиды и страх,а и он на одном дыхании выдохнул: «Я не могу, товарищ генерал, я привязан!» И заворочавшись, задрал бушлат и бронежилет, предъявил обалдевшему генералу намотанные на поясе ремни и веревки. Генерал оторопел. Очень спокойным, загробно спокойным голосом он констатировал: «Фашисты к пулеметам приковывали, так хоть патроны давали!».

Дальше скрипели на морозе замерзшие навороченные ручки проверяющих, уже записывающих выловленные в генеральском разносе параграфы приказов о наказаниях, переводах на низшие должности и отправке в отдаленные регионы лиц, виновных в бездействии и очковтирательстве. Дальше отвязывали и снимали с УРАЛа окоченевших зенитчиков. А уходя, генерал увидел у машины вытянувшегося «старлея» в таком же, как у самого генерала выцветшем камуфляже, с такими же усталыми, видевшими многое, но смеющимися глазами. Он улыбнулся ему и спросил: «Предупреждал?» «Старлей» ответил: «Да».

«В следующий раз посылай, на…, но дурацкий приказ не выполняй, люди могут погибнуть, сам знаешь!» Подмигнул и заскрипел по снегу солдатскими ботинками.

А дальше дорога была у каждого своя и жизнь была своя. Армия, как и страна, смахивала пыль забвения.