Спасская Полисть - небольшая деревня, вытянувшаяся вдоль дороги. Полгода боев деревню почти уничтожили. Поля вокруг изрыты окопами, траншеями, «оспинами» воронок. Развалины старой церкви опоясали ряды колючей проволоки и спирали Бруно.

Немцев из Спасской Полисти так и не выбили. Поля устланы трупами наших солдат. Вот «зимние» - те, кто шел к деревне еще в начале зимы, в шинелях и шапках, кто-то - в валенках. Но с большинства валенки сняли для тех, кто пошел на деревню позже. Так и лежат они - словно флаги, выставив из воронок грязные размотавшиеся портянки на почерневших разлагающихся ногах.

А рядом, в полузасыпанной воронке, сгребши с бруствера в горсть землю черными неживыми руками и горбом выставив разорванную очередью на спине шинель - тот, кто в тех же валенках шел сюда в марте. С него валенки уже не сняли. Ни к чему весной валенки…

Следующие шли сюда в ботинках. Вон они висят: разорваны минометным огнем на «колючке». Как причудливые змеи - вцепившиеся в ноги грязные обмотки, размотанные ветром. Разбитые приклады винтовок, пустые пулеметные ленты с дырявым кожухом «максим». И рядом, ткнувшись в лужу лицом, пулеметчик. Присыпан землей от близкого разрыва снаряда.

Вспышка. Люстрой в ночном небе повисает немецкая ракета, освещая эту неживую картину. Из церкви длинной трассирующей очередью взрыкивает пулемет. Очередь длинным тонким светящимся лезвием вонзается в тело мертвого русского пулеметчика и рвет его, откидывая на дно воронки - в бездну неизвестности, навсегда.

В километре от передовой, в хлипком, прореженном частыми обстрелами лесу, в неглубоком окопчике сидят люди, протянув к слабенькому костерку из снарядных ящиков большие, расплющенные долгой работой руки. Рядом печными трубами направленные в сторону поля минометы. Солдаты и минометы молчат, глядя на огонь.

Тьма вокруг наполнена причудливыми шорохами. Бряцанье оружия и котелков прибывающего пополнения. Приглушенное ржание лошадей и такое же негромкое шиканье на них ездовых. Иногда туда, в глубину леса, с шипением и свистом пролетает снаряд. Взрыв, огненная вспышка, тихие сдавленные крики «Санитара!».

И опять лес наполняется своими военными звуками. Люди сидят и смотрят на огонь. Каждый в этом костерке видит свое - дом, жену, любимую, маму, детишек. Сейчас не до слов. Высоко - над солдатами, над размочаленными минометами стволами деревьев - звезды. Иногда солдаты по одному поднимают глаза и смотрят на это холодное мерцание. Оно на секунды завораживает теплеющие взгляды. Там, далеко, дома, так же смотрят на эти же звезды их любимые. И через далекое мерцание бездушных, вроде бы, светил передается тепло дома.

Свист, близкий разрыв. Комья земли сыплются на солдатские каски и спины. Они, пригнувшись, закрывают своими телами слабый огонек на дне окопа. Пробегающие мимо солдаты и подошедший пожилой старшина шикают на минометчиков: «Демаскируете». Минометчики тушат огонек и, улегшись на еловый лапник, еще долго смотрят на холодные звезды, согревая их теплом своих мыслей.

А утром - снова атака. Пехота пошла молча и упрямо по разрытому войной полю. Когда ей навстречу ударил шквал огня, расчеты, как заведенные, закидывают в горячие стволы минометов тяжелые туши мин, отправляя их во врага.

Немецкий снаряд ударил в центр позиции. Раскидал расчеты и тяжелые туши минометов. Двое так и не встали после разрыва. Их положили у погашенного ночью костерка, постелив на дно всё тот же лапник, на котором солдаты еще несколько часов назад спали. Все вместе, еще живые. Лапник, кажется, еще хранит это живое тепло человеческих тел.

Подошел старшина. Молча посмотрел на темные лица. Кряхтя, спустился вниз, смотал обмотки и снял с убитых ботинки. Стоящие рядом отвернулись. А пожилой деревенский мужик, по воле военной судьбы старшиной дотопавший от Гродно до Спасской Полисти, бурчит негромко: «Эти ботинки в тылу детишки шьют, пальцы в кровь сапожными иглами стирая». И без злобы уходя, кидает: «Сопляки».

Пора менять позицию. С поля возвращается оставшаяся в живых пехота. Рядом, у входа в засыпанную разрывом землянку, хоронят убитых. Такой же, как все, заляпанный грязью капитан с шальными от боя глазами, отсутствующим взглядом глядит на своих погибших бойцов и пихает в разорванный осколком планшет записки из медальонов. Подумав о чем-то, он спускается в яму и засовывает одному из погибших в карман гимнастерки медальон со второй запиской. Его взгляд на мгновение задерживается на другом убитом, чья грудь вся залита кровью из разодранных пулями груди и живота. Заминка. Капитан вкладывает капсулу в руку погибшего, вылезает из ямы и, шатаясь, уходит в глубь леса. К штабу. Минометчики меняют позицию…

***

Они ушли. Кто-то тоже остался на поле, упав в других боях, кто-то дошел до Берлина. Спасская Полисть живет – то расширяясь, то увядая пустующими домами. Через деревню, как вечность, идет, не стихая ни днем, ни ночью, трасса, соединяя два огромных города.

Люли молча, безразлично смотрят на давно не паханные, заросшие травой поля, на кромку темного леса вдали и отводят взгляд. Люди возвращаются к своим мыслям – длинным и привычным, как серый асфальт дороги...

… Их нашли через семьдесят пять лет. Они так и лежали, как в сорок втором - два минометчика у костерка, трое «зимних» в валенках (побило их сильно, в крови были, вот и не сняли) и двое в проходе у разбитой землянки.

Сергей Степанов – Серега Длинный. Красноармеец Асташов Никита Иванович, зажав когда-то медальон в руке, так и протянул его нам. И товарищ его Иван. Как фамилия твоя, Иван? Пока мы только имя прочитали...

Когда поднимали их из земли, сняли жижу сгнивших листьев, а там, ниже - песок и глина рыжая. И, как тень, черная органика - в том месте, где лежит человек. Так всегда, в принципе, бывает. Но тут, в солнечном осеннем лесу, это случилось так явно, что я задумался: «Они же – неизвестные. Они - люди-тени».

А потом понял: «Не-е-ет!». Их имена неизвестны. Поэтому, может, каждый по отдельности они и стали тенями. Но все вместе они - поколение победителей.

Помнить о них будут всегда, пока в России стоят памятники. Пока встают на Вахту поисковые отряды. Пока пацаненок в свои 12 лет «лопатит» интернет в поисках судьбы своего прадеда.

А мы? Ведь каждый из нас тоже станет тенью. Тенью, не оставившей после себя никакого следа, кроме черного пятна в грунте земли после смерти - как материала для исследования археологам и историкам будущего. Со своими помпезными дубовыми гробами, мы и после смерти продолжим оставаться тенью – тенью денег и амбиций. Только вот мертвым уже все равно, а будущему не так и важно, с какой помпой тебя хоронили. Они, солдаты той войны, без гробов лежат, но о них помнят. Потому что их величие - в земном подвиге и бессмертных душах… Обелиском их поколению стала навеки свободная страна - со всеми самыми красивыми в мире лесами, степями, полями и реками.

А что станет нашим обелиском? Может, просто тень? Ведь мы становимся тенями – тенями липового престижа и лживого пафоса, замешанного на деньгах и вещах. Тенями пустых обещаний и слов. Тенями, о которых будущее может и не вспомнить. А, вспомнив случайно, лишь улыбнутся снисходительно...