Как написать правду о войне? Этим вопросом, наверное, мучались все, кто был на войне. Нет, даже не так. Как рассказать правду о войне? Вот вопрос, который мучает тех, кто с нее вернулся. Мучает вопрос. А нужно ли вообще рассказывать эту правду тем, кто там не был? Нужна ли она, эта правда? Что рассказать? Рассказать про горящие дома, убитых целенаправленно солдат, убитых мимоходом гражданских, просто попавших под жестокий молох войны. Кто-то, начиная писать или просто рассказывать, говорит об этом, показывая реально весь ужас войны и это, безусловно, страшно и это правда. Но есть другая правда. Дружба, настоящее товарищество и братство, идея, за которую люди отдают жизни, есть героизм и самопожертвование и даже есть любовь. Да, любовь, настолько чистая и красивая, что иногда и не верится, что такое возможно здесь. И это тоже правда.
Так какая же правда важна? О какой надо говорить и писать? Я не знаю. Не решил, не определился, поэтому пишу то, что чувствую и вижу сам, и не хочу много и красиво говорить о страшном, но иногда что-нибудь упирается в мозгу и сверлит как назойливая муха. Отгоняешь, а оно снова возвращается и просится на лист.
Разбитые артиллерией дома. Всякие: одноэтажные частные, превратившиеся в просто груды строительного хлама. Многоэтажки словно гнилые, сломанные зубы в пасти какого-то чудовища щерятся разрушенными обгоревшими пролетами. Зияют выбитыми взрывной волной окнами и таращатся круглыми, с брызгами щербин прямыми попаданиями в стены снарядов. Мокрые, грязные, подпаленные местами тряпки бывших, красивых штор, с хлопаньем метут побитые пулями и осколками стены. Поваленные столбы, обмотанные проводами. Расплющенные гусеницами, рыжие от окалины сгоревшие легковушки. Яркие, в черной грязи, несуразные здесь, совсем не к месту, домашние вещи. Детская игрушка, впечатанная в грязь солдатским ботинком, вылетевший из провала окна холодильник с магнитиками и оборванным проводом, книга, шелестящая на ветру дорогой мелованной бумагой, мелькает яркими картинками мирной жизни.
Серая пелена дождя. Самого противного, ленивого, затяжного, плотного как водяное облако дождя. Этот дождь не шумит, он висит, чуть шурша, и от этого картина ещё более страшная. Тишина? Нет, как таковой тишины нет. Изредка бухают орудия. Раздаются с треском и шелестом осколков прилёта, иногда лениво «татакнет» очередь «крупняка» или заполошно протрещит автомат. И вонь. Нет, нет так, ВОНЬ!
Не передать этот запах. Только тот, кто был здесь иногда, даже дома вздрагивает от того, что почудился хоть намек на этот запах. Вернувшись, ты ещё долго принюхивается к себе, к вещам и не можешь избавится от ощущения того, что этот запах въелся в тебя. Не запах - ВОНЬ. Едкая, всепроникающая ВОНЬ ВОЙНЫ.
Сладковатое, тошнотворное трупное марево от разлагающихся тел перемешивается с прибитым дождем запахом гари, оно стелется по земле и катается в миазмы давно стухших, забытых в отключенных холодильниках продуктов. Домашние, такие теплые некогда перины и подушки, намокнув, впитав в себя грязь, добавляют пикантности ароматам. Резкий химический запах горелой пластмассы от выгоревших квартир и подъездов даёт стойкости, а разбитые взрывной волной флакончики чьей-то парфюмерии делают ВОНЬ невыносимой.
Жизнь здесь возможна только в подвалах и, проскочив открытое пространство, пропитавшись ВОНЬЮ, ты закрепляешь ее, ныряя в затхлый холодный подвал, смешиваешь все это настигнувшее тебя солярочным перегаром тепловой пушки и все, ты уже сам носитель этой проклятой ВОНИ. Вырвавшись отсюда, ты трешь себя часами в ванной, гоняешь на самых длинных режимах, залив стаканами стирального геля вещи, но нет, нет тебе кажется, что люди, говорящие с тобой в мирной жизни, брезгливо принюхиваются, чем-то от тебя так несёт. И ты сам нет-нет, да и принюхиваешься. И ещё тебе очень не хочется, чтобы здесь, где дует свежий ветер, тихо шелестят листья, где дома блестят целыми стеклами, и мамочки гуляют с яркими колясками поселилась эта проклятая ВОНЬ. И мы раз за разом возвращаемся и ныряем в это стоячее болото ВОНИ, чтобы она лучше впиталась в нас, съела наши тела и души, но не вползла в наших детей.