В последнее время часто спрашивают, почему я стал редко писать. Много и часто писал о той далёкой войне и редко пишу об этой, сам находясь в гуще события. Нет, время можно найти всегда, тем более я далеко не Лев Толстой и не пишу романы, а на заметки много времени не нужно. Дело не во времени, дело в осознании. Здесь, внутри войны все по-другому. Почему о той Великой войне писали только профессионалы, военные журналисты? Почему все настоящие, талантливые писатели-фронтовики начали писать только через годы после Победы? Думаю, дело тоже не только в свободном времени. Думаю, и сейчас чувствую, что дело в Боли. Дело именно в той самой сложной и серьезной Душевной боли от пережитого и прочувствованного лично.

Когда я писал и прошедшей войне, я стремился почувствовать ту Боль, которую несла война тогда. Я примерял на себя события, время и стремился прочувствовать то, что было очень давно. Я с упорством мазохиста терзал себя давней болью, пытаясь ощутить ее и передать в словах чувства. Сейчас Боль у меня своя. Боль терзает меня днями и неделями, и я боюсь ее, я пытаюсь укрыться от нее и не хочу ещё раз испытать пережитое. Хочу отвлечься хоть чем-то, чтобы убежать от Войны и Боли хотя бы в своих мыслях, и не хочу возвращаться в пережитое даже на бумаге. В редкие выдавшиеся тихие часы я готов читать что угодно, даже полный бред, лишь бы там не было о войне и боли. Я готов смотреть фоном любые ролики и передачи, лишь бы там не было войны. Я могу даже сутки провести один в тишине, если мне никто и ничто не будет напоминать о войне. Я могу, а многие этого не могут, и Боль становится их жизнью, заполняя и переполняя душу.

Горький запах лекарств, железное марево свежей крови мешается со сладким вкраплением гноя и формалина. Стоны, вой и бредовые выкрики. Жара, духота, пыль. Одна за одной в облаках пыли к приемному покою, скрипя тормозами, причаливают "Линзы", буханки с красными крестами и без, раздолбанные УАЗовские пикапы и просто гражданские машинки. Вся Боль фронта стекается сюда в медбат.

Шатающимися призраками санитары конвейером Боли вниз-вверх по затертым лестницам тащат в операционные и перевязочные носилки с трехсотыми.

Выцветшая, разорванная осколками, разрезанная ножницами санинструкторов форма. Черные пятна смешанной с грязью крови. Восково-белые лица с иссиня-черными провалами глаз. Ослепляюще-белые бинты с рубиново-красными пятнами крови. Стон! Стон! Стон!

В стон вмешивается, заглушая его, ввинчивающийся в уши утробный, глухой вой. На носилках обугленным свертком черный обожжённый человек. Красными прожилками сукровицы на обгоревшем теле в трещинах кожи кровь. И Вой. Утробный, хриплый, скрипящими пробирающими до печенок нотами, вой сорванных, обгоревших связок.

Ослепительная белизна и потусторонняя инородность инопланетного яркого света операционной. Команды хирурга и противный лязг сбрасываемого в тазы металла, извлечённого из человеческих тел. Белые лица раненых и белые лица врачей. Минута за минутой, час за часом, день за днём. Стон, вой, железный скрежет металла. Чёрное, красное, белое.

Все говорят, врачи привыкают, отгораживаясь от чужой боли. Наверное, да. Наверное, если бы они не могли отгородиться от всего происходящего, они бы сошли с ума, но я знаю, что такая волна чужой боли не может пройти мимо. Пройти мимо человека, выбравшего для себя путь спасения чужих жизней. Им больно, больно не сразу, не у операционного стола, им больно после. После того, как стихнет стон и звяканье окровавленного металла, ещё долго лёжа в тишине с открытыми глазами, они слышат все это и думают, думают, думают. По десять раз гоняя в голове ту или иную операцию. Раз за разом вспоминая сделанное и укоряя себя за ушедших. Мужчины, женщины, девочки в белых халатах.

Боль солдата на передовой – она личная она своя, она или физическая, от порвавшего тебя металла, или душевная, от раны или смерти упавшего рядом товарища. Боль врача – она объемна и неизмерима. Боль, от которой не убежать и не спрятаться, боль покалеченных, порванных железом и огнем человеческих Душ и тел.

Ангелы? Наверное, да.

Ангелы на земле, принимающие на себя чужую боль и спасающие здесь, на Земле, чужие жизни, да и чужие Души.

Снять шляпу перед их подвигом? Смешно и мало! Встать на колени и женщинам целовать руки, пахнущие мылом, спиртом и жизнью.