Встречи на войне не редкость. Как ни странно, в многотысячном войске встретить человека с гражданки, которого знал и с кем общался в мирное время, достаточно просто, или судьба сводит людей, чтобы сохранить память.
Фронтовой лес. Я видел фотографии этих лесов периода Великой Отечественной. Мясной бор, Синявино, Погостье, Ржев. Черно-белые фотографии было страшно смотреть через 80 лет, ты понимал, что все живое должно быть уничтожено на этом участке, клочке земли. Сейчас Вы видите это в репортажах военкоров, на телеграм-каналах, но передать атмосферу военного леса, наверное, невозможно. Там все врубается в память, остаётся в ней незаживающим шрамом, а пока ты там - кровоточащей раной.
УАЗик с потушенными фарами выскакивает из-за поворота, влетает на улицу разрушенной деревни и как пришпоренный, петляя между воронок, мчится в сторону темнеющего на горизонте леса. Водитель смотрит на дорогу, изредка поправляя наползающую от тряски на глаза каску. Мы, пассажиры, можем только безучастно смотреть на проползающие слева всего в нескольких километрах высоты, занятые противником.
Непередаваемо страшно и как-то обречённо ощущать себя целью. Уповать не на мастерство, не на оружие, а на случай, судьбу, Бога. Время молитвы. О чем молить? О том, чтобы пронесло. Чтобы не подняли дрон с тепловизором, чтобы даже, если подняли, не посчитали цель важной, чтобы не было рядом заряженного оператора с FPV, дроном или корректировщика от миномёта или орудия.
Влетев в дымное облако, быстро проскакиваем пораженный врагом, догорающий Урал. Им не повезло. На них у судьбы были другие планы. В открытые для наблюдения окна врывается запах горелой резины, краски, нагретого железа и ещё чего-то кислого, запаха горелого человеческого мяса, который научишься отличать сразу… Нет. Значит, наверное, повезло.
"Бобик" скачет и влетает в лес. Все напряжённо выдыхают. Хотя понимаем, что укрытие призрачно, а при желании уничтожить нас здесь ну чуть сложнее, чем на дороге. Запах гари в машине сменяется насыщенным запахом смолы и хвои. Нет, так не пахнет в мирном сосновом или еловом лесу. Здесь запах густой и насыщенный. Водитель быстро заруливает под навес из масксети и обломанных верхушек и ветвей деревьев. А запах он от смолы, которая не плавно стекает из случайных порезов на коре, а льется, как кровь, из стволов избитых осколками деревьев.
На сером от грязи снегу желтым, почти сплошным ковром щепки из расщепленных снарядами стволов деревьев. Тут и там завалы из срубленных снарядами исполинов. Пни выше человеческого роста с желтым мочалом расщепленной древесины. Меж завалов протоптанные тропы и цепочки следов. Тропы меняются саперами, после разрыва начиненных боеприпасами кассет. Придя по одной тропе, возвращаться может придется по другой. Несколько минут перебежкой попетляв между уцелевших деревьев. Уцелели они только внешне. И их стволы сверкают желтизной ран от осколков поменьше и сочатся смолой из этих ран. Ныряем под землю в блиндаж командного пункта под визг и грохот очередного разрывы. Вдали россыпью фейерверочных хлопков отрабатывает кассета. На входе спотыкаемся о сидящего на корточках в грязно-белом маскхалате бойца. Оператор дрона-наблюдения не отрывает взгляда от тускло светящегося в темноте экрана пульта управления, без остановки бубнит в гарнитуру рации, докладывая обстановку. Что вижу, то и пою - его работа.
Спускаемся вниз. Здесь внизу будто и не происходит наверху ничего, и не 2 км до передовой, идёт четкая командная работа пункта управления.
Навстречу встаёт Женька. Мы до войны жили в одном городе, занимались одним делом, знали друг о друге и разное, близки не были. Но сблизила нас война. Я вернулся после первого контракта и провожал его, он уходил по мобилизации. Уходил тихий, по-настоящему интеллигентный молодой парень. Хороший историк, педагог и наставник. Как и многие любящий муж и отец. А встретил здесь я боевого офицера. Мы говорили недолго, стоя под расщепленными стволами сосен. Я напертый в бронежилет и шлем, он просто накинув курку.
Усталое лицо с глубокими морщинами в уголках глаз и на лбу, обветренная до красноты кожа, светлые и задумчивые глаза и только добрая с умной иронией улыбка на обветренных губах Женькина. Что он рассказал мне? А что нового можно узнать, переехав с одного участка фронта на другой? Так, перекинулись информацией об общих знакомых, что знал он, что знаю я. О планах на мир? Нет, рано ещё, не говорили. О войне? А что о ней говорить, вон она вокруг гремит и рвется с хрипами и орами в двух километрах в атаку. О чем говорили? Да и не вспомнишь, вроде, как и ни о чем.
УАЗик быстро разгрузили, документы забрали. Водитель нервничает. Обнялись! Пожали руки. Не для проформы, не по тому, что так надо, а по-настоящему, теперь по-братски. Я прыгнул в машину, и мы вновь помчались на перегонки с судьбой, моля, чтоб и в этот раз пронесло. А Женька ещё стоял среди блестящих золотом расщепленных стволов, ветер трепал его золотую, уже с платиновой сединой челку. Живи, пожалуйста, Женька, и дай нам Бог вместе сесть у костра в нашем мирном и тихом сейчас Ленинградском лесу.
