Им казалось, что холод сковал воздух и землю, обрушился на людей 22-го июня. Он вылился из жерла репродукторов вместе с объявлением о начале войны. Холод сразу заморозил лицо матери и всех, кто был постарше и понимал суть сказанного. Холод стал выплескиваться в очередях за продуктами, ледяными волнами замораживая души людей, брызгал злыми стычками в бредущих бесконечными колоннами беженцев. Холод лился на землю из безразличных, пустых глаз немецкого летчика, огненными струями пулеметных очередей вгрызаясь в человеческие тела на горящих переправах. Холод сыпался на землю градом снарядов и горел безразличным огнем в глазах огнеметчика, сжигающего сарай с живыми людьми. Холод ненависти плескался в голубых глазах сержанта в училище, куда их, вчерашних школьников, направили из военкомата.

Этот холод забрался в душу сержанта летом 41-го, он выстудил сердце и наполнил его ненавистью, навеки поселив в глазах кровавыми сгустками в грязи раздавленные гусеницами немецких танков детские тела на дороге, по которой он отступал. И им, курсантам, этот рано поседевший сержант казался глубоким стариком, хотя был их старше всего на год. На ГОД войны.

Холод был везде. У одних это был высокомерный холод представителя «высшей расы», наделившей себя правом господа, безразлично и черство гася свечи жизни других людей. Для других холод оцепенения и боли сменялся холодной ненавистью и решимостью покарать и отомстить за поруганный дом и Родину. Холод физически бился в грудь их хлипких шинелей на продуваемом всеми ветрами училищном плацу. Холод стучал солдатскими ботинками по доскам промерзшей курсантской казармы в ежедневных учебных тревогах. Холод с тихой ненавистью паром вырывался из десятков ртов командиров криком: «Коротким коли! Длинным коли!» и блестел ледяными гранями винтовочного штыка, вспарывающего пока учебную цель.

Холод, свернувшись парящим клубком в черном углу теплушки, пыхая паром кипящего чайника, прятался от раскаленных до красна стенок буржуйки, подвывая от страха, пытался заглянуть им в глаза. В десятки глаз, отражающих пламя печного огня, десятки двойных разноцветных всполохов праведной ненависти готовы были принять этот холод, переварить его в сталь нервов и решимости победить.

Десятки их, даже не переодетых в командирскую форму, позавчерашних школьников, вчерашних курсантов, сегодняшних лейтенантов встретил и проглотил фронт. Проглотил и выплюнул по взводам и ротам, батальонам, полкам, дивизиям. Разбрызгал по высоткам и болотам, по заснеженным полям и звенящим от мороза лесам. Эти серо-зеленые капли влились в такие же серо-зеленые ручейки походных колонн, слились в серо-зеленые реки и образовали серо-зеленые моря, поглотившие врага и своей волной захлестнувшие его и опрокинувшие.

Эти ручейки и реки, ударяясь о черную стену вражеских укреплений, текли дальше, оставляя после себя брызги навечно-замерзших серо-зелеными каплями тел солдат. Вездесущий холод убивал их тела, но ни тогда, ни сейчас ничего не смог сделать с их душами, потому что, вытеснив холод и лед, в их душах горел огонь.

Его нашли в нише траншеи, укрытый солдатской шинелью, в видавших виды солдатских ботинках и солдатском ремне с подсумками. Положив руки под щеку, поджав к животу ноги, 75 лет спал молодой лейтенант, засыпанный разрывом тяжелого снаряда. Он видел и чувствовал всепожирающий огонь и пронизывающий холод окопов, где нельзя развести огонь, где промокшая шинель каменным грузом давит на мальчишеские плечи. Холод расчетливым взглядом убийцы смотрел на него через десятки винтовочных, пулеметных и орудийных прицелов с одной целью - уничтожить лишь его маленькую человеческую, только начинающуюся жизнь. Холод забвения должен был убить и память о нем, и ему это почти удалось. Его взвод, расплескав себя серо-зелеными каплями, навсегда остался на склонах и в траншеях безымянной высоты Северо-Западного фронта. Вмерзший телами в болотистую землю взвод на десятилетия погрузился в холод равнодушия своих потомков. И этот холод в душах потомков, холод безразличия и лицемерия, скрывавшегося за громкими словами, был сродни холодному безразличию в глазах их врагов, смотрящих на них тогда презрительно-безразлично, походя сжигая их жизни и судьбы.

Только их сила и воля к победе заставила врага ледяную пелену безразличия сменить на горящий в глазах ужас расплаты и страх возмездия. А что может растопить холод и лед в душах миллионов потомков, захлестнувший наши сердца безразличием к их жертвам? Может быть огонь гнева и ненависти за бездушие в глазах наших детей? Огонь, как немой вопрос, направленный нам. Как так получилось? Что Вы сделали, чтобы отдать им долг и рассказать нам об их жизни и подвиге?

Над телом «спящего» лейтенанта, когда его нашли, склонились больше десятка парней и девчонок в возрасте от 14 до 17 лет, и лишь троим их руководителям было за 30. Только трое нашли в себе совесть и силы отказаться от своих планов на отпуск и отдых, чтобы подарить будущему право поклониться прошлому. Поклониться не просто для отчета, галочки, а честно, по-человечески. Поклониться до земли и, разогнав холод десятилетий забвения, почувствовать огонь в душе. Мы можем днями говорить о воспитании молодежи и патриотизме, но нам не воспитать будущее, не изменив себя. Нам не обмануть наших детей красивыми словами. Нам нужно начать с себя, чтобы стать примером для детей. Нам самим нужно выгнать из себя холод.